Джорджетт Хейер - Цена желаний
– Она-то! Да он знает, что она стяжательница. И на самом деле Кеннет вовсе не такой уж ранимый.
Мисс Риверс сердито высморкалась.
– Одна из тех, что точит камень. Этакое молчаливое упорство. Жесткая, холодная, расчетливая. Да если бы я даже покрасила волосы, мне все равно бы это не помогло.
И с этим пророчеством мисс Риверс взяла хлебную доску и отправилась в мастерскую.
Мергатройд, наблюдавшая ее с порога кладовки, заявила:
– Вот это настоящая леди. Мистер Кеннет никогда, с младых ногтей, не умел видеть то, что у него перед носом, вот ведь чего не могу уразуметь, – заявила она. – Достойной женушкой была бы ему мисс Лесли, но мужчины этого не понимают. Что было на инквесте, мисс Тони?
– Да примерно то, что говорил Джайлз. Очень скучно, и решение присяжных гласило: убийство, совершенное неизвестным убийцей или убийцами. Суперинтендант придет сегодня вечером к Джайлзу на дружескую беседу, и, возможно, Джайлз замолвит за нас словечко.
– Хм… – мрачно произнесла Мергатройд. – Я не сомневаюсь, что он на это надеется, но скорее полицейский заставит его рассказывать о семье и выудит из него что-нибудь такое, из-за чего все мы сядем в тюрьму.
– Боже правый! А разве есть что-нибудь такое? – воскликнула Антония.
– Да всегда найдется, – продолжала Мергатройд. – И чем слаще поет полицейский, тем меньше ему доверия. Только и смотрит, как бы тебя поймать. Они это называют – играть в кошки-мышки.
Это сравнение не слишком подходило к суперинтенданту Ханнасайду и Джайлзу Каррингтону, и даже если Джайлз был исполнен недоверия, а Ханнасайд расставлял ему сети, это было вовсе незаметно, когда вечером слуга провел суперинтенданта в удобную, уставленную книжными полками гостиную. Они обменялись рукопожатиями, и Ханнасайд сказал:
– Как мило было с вашей стороны пригласить меня заглянуть к вам. Завидую вашей квартире. Мне сказали, что сейчас добыть квартиру в Темпле нельзя ни за какие деньги.
Мергатройд, возможно, обнаружила бы в этих, казалось бы, безобидных замечаниях зловещий капкан, но Джайлз Каррингтон воспринял их в прямом смысле, пригласил суперинтенданта сесть в глубокое кожаное кресло и угостил сигарой и виски. Когда Ханнасайд пришел, Джайлз бился над шахматной задачей, и доска с несколькими расставленными на ней фигурами естественно приковала внимание суперинтенданта, поскольку он тоже был скромным почитателем этой игры. Оба они и подумать не могли ни о чем другом, пока тремя ходами черным не был успешно поставлен мат, но, когда это произошло и шахматы были отставлены в сторону, а хозяин с гостем обменялись скудными шахматными воспоминаниями и посетовали на отсутствие по-настоящему сильных игроков, наступила пауза, и Джайлз сказал:
– Так что же слышно об этом скучном убийстве? Не останется ли оно неразгаданным?
– Постараюсь, чтобы не осталось, – ответил Ханнасайд. – Пока еще рано судить – впрочем, я не буду отрицать, что не вполне удовлетворен нынешним состоянием дела. – Он изучал длинный нарост пепла на конце сигары, размышляя, стряхнуть его или немного подождать. – Хемингуэй – парень, который был со мной сегодня – в огорчении. – Он улыбнулся. – Говорит, никакой тайны не может быть в убийстве человека вроде Верикера. Загадки возникают, когда дело касается несчастной девчонки, которую пригласили покататься и прикончили, но когда заколот знаменитый коммерсант, плавание должно быть легким. Тут, как говорит Хемингуэй, все декорации налицо и все действующие лица известны, а в результате, – он замолчал и стряхнул наконец пепел с сигары, – мы чувствуем, что попали в чеховскую пьесу, хотя думали, будто нас привлекли для участия в пьесе Эдгара Уоллеса.[12]
Джайлз ухмыльнулся.
– Мои злосчастные родственнички. Весьма сожалею. Интересно, что вы о них думаете?
– Не стану скрывать – я не знаю, что о них думать, – спокойно ответил Ханнасайд. – На первый взгляд все указывает на молодого Верикера. Налицо мотив преступления и благоприятная его возможность и – если мне не изменяет понимание характера – энергия тоже.
– Я с вами согласен, – сказал Джайлз.
– Да, – продолжал Ханнасайд, мрачновато ухмыляясь. – Я не знаю. Я прекрасно понимаю, что для вас он такая же темная лошадка, как и для меня, и я также прекрасно понимаю, что и вы видите: все складывается для него достаточно неблагоприятно. Так оно и есть, но буду совершенно откровенен: я не выдам ордера на арест этого молодого человека, пока не буду железно уверен в его виновности. Его рассказ – самый неубедительный из всех, какие мне приходилось когда-либо слышать, и я не разрешил бы ему повторить его присяжным, как бы меня ни уговаривали. Кстати, Мезурьер пришел ко мне в Ярд сегодня после полудня с еще одним неубедительным рассказом. Но полагаю, вы об этом знаете.
– Кажется, его рассказ я знаю, но не знал, что он был у вас.
– Да-да! – продолжал Ханнасайд. – Он отправился в коттедж, чтобы убить Верикера, но нашел его уже мертвым и вернулся в город. Что бы я на самом деле приветствовал, так это подозрительную личность с хорошим, твердым, правдоподобным алиби. Полагаю, такое алиби будет легче опровергнуть. Хемингуэй подозревает Мезурьера больше, чем я. Он настаивает, что этот человек – даго.[13] Я усадил его за работу над алиби в связи с машиной, хотя сам не вижу выхода в этом направлении. Итак, мы оставляем пока в стороне Мезурьера, и у нас остается шофер, алиби которого я не до конца доверяю, поскольку оно базируется на показаниях жены, но у которого, по-моему, не было реального мотива убить Верикера; и незнакомец, посетивший Верикера в субботу, возможно, с намерением шантажировать (а шантажисты не убивают курицу, несущую золотые яйца); и еще мисс Верикер и ее братец. – Он замолчал и отпил глоток виски с содовой. – Возьмем сперва мисс Верикер. Если бы мне было нужно изложить факты на бумаге и показать их любому человеку, он бы удивился, почему я давно не арестовал ее по подозрению. Но до сих пор у меня нет доказательств, что она убила своего брата, а особая искренность, с какой она ведет себя со мной и которая на первый взгляд выглядит столь предосудительной, именно эта искренность заставит девяносто девять из ста присяжных оправдать ее. С людьми типа Мезурьера – пытающимися скрыть факты, которые, по их мнению, могут быть им во вред, противоречащими самим себе, увиливающими от прямого ответа – иметь дело намного легче. Спросишь его – ссорился ли он с Верикером, а он говорит: вряд ли это можно назвать ссорой, и пусть сколько угодно людей готовы поклясться, что слышали, как он ссорился. А спросишь мисс Верикер – ладила ли она со своим сводным братом, и она скажет, что видеть его не могла. Кажется, она ничего не скрывает. То же самое с ее братом; и не знаешь – то ли они очень умные, то ли совершенно невинные, то ли полоумные.
