Жаклин Санд - Фамильное дело
– Не то чтобы я рассчитывал узнать здесь нечто новое, – пробурчал Сезар, когда они вышли от мэтра Лебрюна, – однако огорчен. Возвращаемся в Мьель-де-Брюйер.
– Возможно, ты желаешь пообедать в Марселе?
– Нет. Наблюдение за Греарами важнее. Да и повар у них неплохой. – Сезар не хотел сознаваться графине де Бриан, что чувствует усталость и голова снова начала кружиться. – Несмотря на советы мэтра, я готов опустошить кофейник. Может быть, мысли мои прояснятся. Но пока я не вижу выходов, кроме ловли призраков. Расследование в незнакомом городе – дело небыстрое. Потребуется время, чтобы разыскать людей, готовых поведать нам о похождениях Мишеля де Греара, из-за которых беспокоился его отец. Одно я понял точно. Старик Гийом изменил условия завещания не под влиянием минутной слабости, не из прихоти и не в безумном порыве. Скорее это последний отчаянный крик о помощи. Старый де Греар не осмелился просить меня напрямую и заставил приехать сюда.
– Тогда твоя теория о том, что все серьезнее, чем кажется, обретает смысл, – заметила Ивейн.
– Вот именно. И мне это не нравится. Я бы предпочел версию с безумием.
Они возвратились как раз к обеду. Греары сидели за столом, а вместе с ними – все тот же улыбчивый господин де Лёба, весьма обрадовавшийся появлению Сезара. При виде Ивейн Арман и вовсе просиял; будучи представленным, наговорил комплиментов, исхитрившись пересесть так, чтобы находиться с нею рядом. Сезара сие позабавило, однако следовало относиться осторожно ко всем, даже к этому безобидному толстячку, который слушал рассказ графини де Бриан о Лондоне и забывал донести вилку с едой до рта.
На сей раз обед прошел мирно. Ивейн держалась слегка высокомерно, однако делала вид, что смирилась со своей незавидной участью – или что Сезар уговорил ее потерпеть. Она любезно отвечала на бесчисленные вопросы Армана, глядя на него с той очаровательной снисходительностью, с которой красивая и умная женщина может смотреть на невзрачного и недалекого мужчину. Даже Сабрина вступила в разговор, а Мишель вполне сносно поддерживал беседу с виконтом, расспрашивая того о нынешнем обмундировании солдат французских пехотных частей и знаменитых крымских шинелях.
После обеда подали чай и кофе в гостиной, и Сезар невольно усмехнулся, глядя, как предупредительный слуга наполняет его чашку. Кофе обычно заставлял виконта думать быстрее, однако то ли на сегодня порция оказалась великовата, то ли Сезар уже слишком много размышлял – ничего нового в голову не приходило. Виконт сидел в глубоком кресле, потягивал горячий черный напиток, горечь которого не мог смягчить даже сахар, слушал болтовню Армана и сдержанные ответы Ивейн и наблюдал за братом и сестрой де Греарами, пытаясь по их жестам, выражениям лиц, мимолетным взглядам понять, что они на самом деле думают и чего желают.
Еще Аристотель говорил, что душа и тело взаимно дополняют друг друга и воздействуют друг на друга. Тело воздействует на душу в гневе, любви и печали, потому что оно – показатель наших чувств. Душа скрывает чувства, а тело выражает их открыто. Какой-то еще мудрец, имени которого Сезар не припоминал, утверждал: как люди всегда проверяют глиняные сосуды по их звону, так и человека испытывают, послушав, как и что он говорит. Изучая людей долгие годы, что было совершенно необходимо для успешных разгадок тайн, которые скрывали эти люди, виконт весьма поднаторел в искусстве читать по лицам, притом никогда не забывая: довольно часто встречаются прирожденные обманщики. Таковы ли молодые Греары? В чертах Мишеля проскальзывали отблески скрытой порочности, слабости перед лицом страстей; мадемуазель де Греар – прячет ли она что-нибудь за этой скромной улыбкой, за широко распахнутыми глазами? Сезар примерял на брата и сестру одежды преступников, даже, возможно, убийц (хотя кого и как они убили, Господи помилуй?!), и одежды сии сидели плохо, не сходились, трещали по швам. Похоже, все это досужие домыслы, под которыми нет основания. Душевные болезни подчас столь хорошо скрываются, что даже опытные врачи не в силах определить их. Если покойник де Греар страдал такой вот скрытой формой безумия, он мог показаться друзьям, нотариусу, детям, даже мэтру Лебрюну человеком, отвечающим за свои слова и действия, хотя на самом деле таковым не являлся. Мелкие проступки сына, его вполне объяснимую юношескую безответственность (а молодые люди, желающие познать весь мир, часто бывают безответственны, это не мешает им позже стать уважаемыми и полезными членами общества) Гийом де Греар в безумии своем мог принять за смертный грех, а имя виконта де Моро всплыло в воспаленном воображении как некая спасительная возможность. Сезар знал, что, совершая свои поступки, кажущиеся окружающим необъяснимыми, непостижимыми с точки зрения морали, безумцы бывают донельзя логичны и для всего сделанного ими имеют обоснование. Если в ближайшие дни не вскроется никаких иных фактов, не стоит ли принять эту версию за верную, побеседовав с приглашенными специалистами, тщательно проанализировав все сведения о Гийоме де Греаре и в итоге опротестовав завещание? Можно ли объявить старика пребывавшим в непригодном для составления документов состоянии уже после его смерти? Виконт де Моро не сомневался, что хороший парижский юрист легко справится с подобной задачкой, нужно лишь верно указать цель.
А значит, придется возвратиться к тому, с чего Сезар начинал. Гийом де Греар придумал для себя некую историю, в которой фигурировали его собственные дети и незнакомый с ним виконт де Моро; каким-то образом он убедил в своей вменяемости нотариуса, друзей, врача и составил завещание. Если опротестовать его, Греары получат причитающееся им по закону, и справедливость восторжествует. Оставалось одно «но»: вся эта теория построена на предполагаемом скрытом безумии, форме тяжелой психической болезни, о которой никто не догадывался. Если бы у мэтра Лебрюна были хоть какие-то подозрения, разве он не высказал бы их? Зачем врачу лгать виконту де Моро? Зачем лгать совершенно разным людям – старым друзьям, нотариусам, родным?..
Даже Греары не уверены, что отец был сумасшедшим; но они-то как раз могут обманывать, больше других имея причины для этого, вот в чем штука. Есть еще те самые благотворители, что наверняка кружили здесь и до смерти Гийома, забивая ему уши благостными речами и страшными рассказами о геенне огненной. Возможно, Сезар совершенно напрасно упустил из виду эту троицу, чьи имена фигурируют в документе. Двоих он видел лишь однажды, а о третьем вообще почти ничего не слышал. Нанести им визит вежливости? Станут ли эти люди с ним разговаривать после того, что он устроил им за ужином? Имеет ли смысл терять время на проверку данной версии? И если они причастны к происходящему, то каким боком, черт их всех дери…
