Ирина Сахарова - Роковая ошибка княгини
— Была, да сплыла. — С сочувствием сказал его человек. — Кому он теперь нужен такой, искалеченный? Она, как я узнал, не дождалась его, и сбежала с каким-то то ли актёром, то ли цыганом… А он… говорят, совсем плох. То есть, здоровью-то его ничего не угрожает, но он замкнулся с тех пор, и ни с кем не разговаривает. Наверное, сошёл с ума от горя.
«Нет, — подумал Мишель. — Такие не ломаются. Такие, как он, никогда не ломаются!»
И окончательно убедился в том, что Владимирцева нужно непременно навестить. Это будет человечно. Тем более, он сам недавно потерял мать, и знает, какая невыносимая это мука. Правда, Мишелю ещё повезло — он был здоров и невредим, а ещё у него была невеста. Только вот, чего всё это стоило? — думал он, подходя к дверям больницы. Осталась бы Ксения с ним хоть на минуту, если бы ему так же не повезло, как бедному Володе? Мишель в этом очень и очень сомневался.
Чтобы не тревожить себя лишний раз пустыми думами — и без них было тошно — он поскорее миновал широкий больничный двор, и, поднявшись по ступеням, быстро вошёл в здание. Он только спросил у поднявшей на него глаза медсестры:
— Викентий Иннокентьевич у себя? — И когда та кивнула в ответ, уверенными шагами направился к его кабинету. Без доклада, безо всяких формальностей: внезапно и неожиданно, как снег на голову. Это было лучше всего, так, по крайней мере, он лишил Воробьёва возможности придумать достойную ложь.
Но она наверняка была заготовлена заранее. Не мог же Воробьёв не предполагать, что Мишель явится к нему за объяснениями, после того как не поверит в басни своего отца?
Разумеется, он ждал чего-то подобного. Но ждал с содроганием, до последнего надеясь, что младший Волконский всё же не явится, что беседа с Иваном Кирилловичем охладит его пыл, что Гордееву удастся убедить сына смириться…
Но нет тут-то было.
— Михаил Иванович! — Воробьёв попытался скрыть свой ужас за наигранной любезностью, когда посмотрел на открывшуюся без предупреждения дверь, и увидел воплощение своих ночных кошмаров, что преследовали его уже два дня как. — Гм, какой сюрприз! Что же вы… э-э… без предупреждения? — Он снял очки, рассудив, что так, по крайней мере, не пострадают глаза, когда Волконский надумает выместить на нём свой гнев. И, поднявшись со своего места, сделал несколько неуверенных шагов. Только — не вперёд, к Мишелю, а назад — к стене. Такая реакция князя позабавила, но улыбку свою пришлось спрятать, разговор предстоял серьёзный.
— Мне нужно заключение о смерти моей матери. — Сказал он. По-военному коротко, отчеканив каждое слово. Прозвучало, как приказ, а взгляд его исключал всякое неповиновение, и бедняга Воробьёв почувствовал острую необходимость сделать всё так, как он скажет.
Потом он вспомнил Ивана Кирилловича, и передумал. Волконский не станет его убивать, он благородный, он дворянин, и он не так воспитан. А вот Иван Кириллович может. Пусть не он сам, пусть этот его Георгий, с физиономией каторжанина, какая разница? Умирать всё равно не хотелось.
«Этот мальчик моложе меня на двадцать лет, — напомнил себе Воробьёв, отчаянно пытавшийся храбриться. — Я помню его ещё совсем крохой, в колыбели… он не посмеет!»
Скажем сразу, Воробьёв его недооценивал. Забыл, очевидно, что «этот мальчик» пришёл с фронта, где церемониться с противником было не принято.
— Позвольте, зачем вам? Ваш батюшка уже всё проверил, не извольте беспокоиться, никаких нарушений там не…
— Вот только не надо мне сейчас говорить про батюшку! Я знаю, что и как он проверял. Поэтому повторю свою просьбу ещё раз, и по-хорошему: мне нужно заключение о смерти моей матери. Настоящее.
— Михаил Иванович, я прошу вас…
— Нет, господин Воробьёв, это я прошу вас. Пока ещё прошу, а не требую, заметьте.
— Вы… вы не в себе! — Проговорил он, хотя Мишель-то как раз был абсолютно спокоен, и никаких признаков безумия или агрессии не подавал. — Вы подавлены, удручены, шокированы этим известием… Я знаю, я понимаю ваше состояние… Я и сам… Господи, ну кто бы мог подумать, что княгиня…
— Воробьёв, вам меня не провести. — Устало вздохнув, сказал Мишель. — Не надо этих жалких отговорок, и зубы заговаривать мне тоже не надо. Давайте по-хорошему. Отец заплатил вам? Сколько? Назовите цену, я заплачу больше…
— Боже правый, Михаил Иванович, как вы можете?! — Опасливо оглядевшись по сторонам, пробормотал Воробьёв. Чего это он так боялся, интересно? Уж не того ли, что кто-то узнает правду? Мишель усмехнулся.
— Сколько?
— Я… — Набравшись мужества, Воробьёв гордо изрёк: — Я попрошу вас немедленно покинуть мой кабинет! Вы оскорбили меня только что, уличив во взяточничестве! Я такого не потерплю, ваше благородие, даже от вас! А теперь уходите.
— Вы же, разумеется, не думаете, что я уйду? — Полюбопытствовал Мишель, изогнув бровь. — Я всего лишь хочу узнать правду, только и всего. Что на самом деле случилось с моей матерью, доктор? Кому как не вам это знать.
— Ваша мать покончила жизнь самоубийством, выпив смертельную дозу таблеток. Она оставила предсмертную записку, в которой объяснила причины. Иная правда мне неизвестна.
— А, по-моему, вы лжёте. — Опасливо мягким тоном произнёс Мишель, и сделал шаг в сторону Воробьёва — доктор тотчас же сделал два назад, и выставил ладони, словно в попытке защититься.
— Не подходите! — Произнёс он. — Я позову на помощь!
— Что, серьёзно? А может, вы лучше сразу скажете мне правду, и мы избавим друг друга от ненужных неприятностей?
— Я прошу вас… — Простонал Воробьёв в отчаянии. — Я здесь совершенно не при чём! И как бы вам не хотелось думать иначе… ваша мать, действительно, покончила с собой… Вам проще винить во всём отца, это понятно… но он не виноват… — Говоря всё это, доктор пятился к стене, и чем ближе подходил Мишель, тем дальше он отходил назад. В конце концов, Мишелю всё это надоело и он, в два шага преодолев разделявшее их расстояние, заломил Воробьёву руку за спину и хорошенько приложил его физиономией об стол. Викентий Иннокентьевич жалобно вскрикнул, и крепко зажмурился от ужаса, целиком охватившего его.
— У вас есть три секунды на то, чтобы хорошенько обдумать ответ на мой вопрос. — Произнёс Мишель.
— Вы сломаете мне руку!
— Сломаю, если потребуется. — Не стал спорить Волконский. — Но мы же с вами культурные люди и не потерпим таких дикостей, не правда ли? Поэтому советую вам быть предельно искренним. Что случилось с моей матерью, доктор?
— Боже правый, Михаил Иванович… пощадите, умоляю! — Набрав в лёгкие побольше воздуха, Викентий Иннокентьевич принялся увещевать: — Она покончила с собой, сколько можно повторять, выпила таблеток, слишком большую дозу, и… сердце остановилось… она умерла… Это всё, что я знаю, а теперь, молю, отпустите…
