Екатерина Коути - Невеста Субботы
— Обещался сервиз прикупить миссис Браун на именины — изрекает он.
Младший коллега с той же дотошностью изучает меня. Наверное, я кажусь ему царицей Нила или черкешенкой Зулейкой из бродячего цирка. Так, право, и влепила бы нахалу затрещину, чтобы шлем съехал на конопатый нос!
Босые ноги топчутся по теплому коврику солнечного света, но мыслями я с Дезире. Где она, что с ней? Напугана ли ночными событиями? Ей тоже придется дать показания — что-то она расскажет? Не верю, что Ди способна меня оклеветать или, если уж на то пошло, открыть обо мне всю правду. А на душе все равно смутно.
Про Олимпию и Мари, оставшихся круглыми сиротами, я вспоминаю в последнюю очередь. Им-то сейчас каково? В другое время я бы поедом ела себя за вопиющую бессердечность, но сейчас в груди моей холодно и пусто. Что-то от меня все-таки осталось лежать в могиле — тот участок души, где обитает совесть.
В дверь стучат, из коридора слышны голоса, и меня под конвоем выводят из гостиной. Ведут не в тюрьму, как грозился мистер Локвуд, а на третий этаж. Замешкавшись на лестничной площадке, успеваю расслышать, как в гостиной уныло бубнит Олимпия, всхлипывает, поминая святых, Мари, а Дезире плачет навзрыд, но рыдания звучат так же мелодично, как ее смех.
Передо мной распахивается дверь в спальню покойницы. Я втягиваю голову в плечи, ожидая увидеть картину чудовищного преступления — пятна крови на стенах, разломанная мебель (ведь чем-то же ее ударили), царапины от ногтей на кроватном столбике, за который, падая, уцепилась несчастная Иветт (если, конечно, ее не убили во сне). Однако комната неожиданно светла и кажется еще просторнее, потому что с окон сняли тяжелые пунцовые гардины, а персидский ковер скатали в рулон и прислонили к стене. Столики, жардиньерки и стеклянные ящики с папоротниками тоже отодвинули, чтобы не путались под ногами у констеблей, деловито снующих туда-сюда. Постельного белья на кровати нет, унесли даже подушку, зато балдахин висит по-прежнему, словно занавес над опустевшей сценой.
Тетушкин стол щерится пустыми ящиками, и та, давешняя, ваза тоже пуста. Жадно обшариваю стол глазами, хотя на что мне рассчитывать? Письмо, конечно, вынесли вместе с другими бумагами. В чьи руки оно попадет?
Мужчины встречают меня, стоя спиной к окну, и в тени их лица кажутся непроницаемыми.
— Вот вам бумага, а вот карандаш, — подзывает меня Локвуд. — Нужно взять у вас образец почерка.
— Зачем?
— Здесь я задаю вопросы. Садитесь и пишите.
Указующий перст направлен на кресло, придвинутое даже не к столу, а к какой-то низкой тумбе, с поверхностью едва ли больше суповой тарелки. Вдобавок на тумбе высится бронзовая статуэтка Дафны, раскинувшей руки-ветви и приоткрывшей рот в безмолвном крике.
Что это, новая порция унижений? Господин инспектор желает полюбоваться, как я буду писать, согнувшись в три погибели?
— На этом столике нет места, чтобы разложить лист.
— Так уберите статуэтку. Поднимите ее и переставьте… ну, хотя бы сюда, — узловатый палец указывает на верхнюю полку похожего на обелиск шкафа.
Джулиан чуть заметно кивает, и, желая ему угодить, я хватаю Дафну за талию, в том месте, где ее туника переходит в кору, но массивное изделие из бронзы слишком тяжело. Сдвинуть еще можно и дотащить до шкафа тоже, но водрузить ее так высоко я не смогу. Силенок не хватит.
— Помогите мне, сэр, — обращаюсь я к констеблю Брауну, который все это время маячит у меня за спиной. — Я боюсь, что если попытаюсь ее поднять, то уроню и от нее что-нибудь отколется.
Ухмылка инспектора загибается вниз. С кислой миной он превращает мою просьбу в приказ. Констебль расчищает столик, и я успеваю позавидовать той легкости, с какой он подхватил статуэтку. На такой службе мышцы быстро окрепнут, а я тяжелее молитвенника отродясь ничего не поднимала. Откуда взяться силе?
— Что мне писать?
— Сейчас продиктую.
Прочистив горло, мистер Локвуд диктует неторопливо и внятно, как учитель у доски:
Слетайтесь, духи
Смертельных мыслей, извратите пол мой.
От головы до ног меня насытьте
Жестокостью! [32]
Похоже на стихотворение. Я послушно скриплю химическим карандашом, хотя и не уверена насчет правописания некоторых слов. Например, «насытьте».
…Приди, густая ночь,
И запахнись в чернейший дым геенны,
Чтобы мой нож, вонзясь, не видел раны…
— Быть может, мы прервем этот недостойный балаган? — вмешивается Джулиан. — Эксперимент мы провели. Все вышло так, как я предполагал.
— Это еще ничего не доказывает. В судебной медицине есть такое понятие, как аффект. А в состоянии аффекта человек способен выполнять действия, кои при обычных условиях ему не по силам. Гнуть чугунные перила, поднимать тяжести…
— На свете много есть такого, друг Горацио. Для полноты картины стоит упомянуть месмеризм, столоверчение и гоблина Кровавые кости, коим вас пугала нянюшка Пег.
— Доктор Вудсайд?
Выровняв на переносице пенсне, доктор подходит ко мне и возвращает мистеру Эверетту сюртук. Вновь оказавшись в одной сорочке, я ежусь, но лишь от холода, а не от страха. Доктор Вудсайд производит впечатление безукоризненной доброжелательности, да и в целом к представителям этой профессии я не питаю иных чувств, кроме приязни. Мне сразу же вспоминается наш доктор Эже, единственный врач на десятки миль окрест. Вечно занятого доктора редко можно было застать в амбулатории, посему болящие привязывали к воротам шест с белым полотенцам, чтобы привлечь его внимание, случись ему проезжать мимо. А платили доктору вскладчину и раз в год, как десятину священнику. Щедро платили — лишь бы только не покидал наше захолустье.
Доктор Вудсайд просит меня закатать рукава повыше, после чего ощупывает мне предплечье и спрашивает, не жалуюсь ли я на боль. Нет, мышцы у меня не болят, и раскаленная спица в висках почти остыла.
— Не похоже, чтобы барышня была способна поднять эту скульптуру, — оборачивается доктор к коллеге. — И уж тем более занести над головой. Это привело бы к растяжению мышц, если не разрывам, но ничего подобного мы не наблюдаем. Самое главное, что пятен крови на ее сорочке нет, тогда как, учитывая угол, под которым был произведен удар, брызги непременно попали бы ей на манишку.
Я роняю взгляд на бронзовую Дафну, и меня пробирает дрожь. Так вот в чем заключался эксперимент! Когда я представляю, что по волосам нимфы струилась горячая, свежая кровь, крик выскальзывает у меня из горла. Джулиан многозначительно поднимает палец.
