Барбара Картленд - Скверный маркиз
— Кэролайн, ты ошибаешься… — постаралась ее утешить Орелия. — Его сиятельство гордится твоей красотой, и я уверена… просто уверена! что он… должен любить тебя!
Но Орелия и сама почувствовала, как жалко и неубедительно прозвучали ее слова, а Кэролайн в ответ опять рассмеялась.
— Мы начали с ним сегодня с того, что заговорили о тебе. Дариус встал на твою сторону, принялся защищать тебя, и он был абсолютно прав. Мне стыдно, что я позволила этой полуразвалине-ведьме, его бабуле, убедить меня, что, мол, не надо слушать твоих возражений против брака с Ротертоном, что это все полная блажь девицы на выданье, а на самом деле ты этого ого-го как желаешь… Прости меня…
— Не надо говорить о вдовствующей герцогине в таком тоне, — попросила Орелия, резкость Кэролайн ее покоробила.
— Но почему же не надо? Это ведь правда! Она ужасна! жестока! И, как все говорят, всегда была такой. Муж был у нее на посылках, и не верю я ни на минуту, что она хоть сколько-нибудь любит Дариуса, она дорожит им только лишь из-за денег, которых он для нее не жалеет. Вот деньги она ценит больше всего на свете. И лошадей. Думаешь, ее внучек-маркиз случайно подарил ей упряжку? Он любит делать такие подарки — красивые, неожиданные… Что-то кроется в этом… Что-то отнюдь не случайное… Вот только не могу понять что… Будто ему хотелось ей угодить! Она в молодости очень увлекалась ездой верхом, скакала смело, с шиком и блеском… Истинная амазонка! Я слышала воспоминания тех, кто еще это помнит, только их совсем мало осталось, а скоро уже и вовсе не будет ни одного… Но все это далеко в прошлом, так что ей остались одни кареты с лакеями… Представляю себе, как она страдает в душе — ей ведь хочется прокатиться, как прежде, чтобы шарф за спиной развевался, чтобы ветер в лицо… Она даже брала барьеры на лошади, причем такие, на которые отваживался не каждый мужчина!
А Орелия, рассеянно слушая про подвиги бывшей лихой наездницы, вспомнила: маркиз прошлой ночью сказал, что его никто никогда не любил. Неужели родная бабушка может не любить внука, такого одинокого с самого юного возраста? Должна же была герцогиня знать, какой у ее внука отец! Значит, она сознательно не вникала, как тяжело на ее глазах живется ребенку, оставшемуся без матери!
Слова Кэролайн навели ее еще на одну мысль! Да, герцогиня бесчувственна, и, возможно, таковы и все остальные родственники маркиза: они жадно цепляются за его карман, но не испытывают к нему настоящей любви, не питают к нему никакой симпатии, только берут, берут, берут и ничего не дают взамен. Что же тут удивительного, что он стал циником, не верящим в возможность бескорыстных и добрых чувств!
Но раз он подарил герцогине — родная кровь! — такую упряжку, может быть, он еще борется за ее сердечность, душевность и искреннюю теплоту ее чувств? Неосознанно, подсознательно… как дети порой действуют непредсказуемо-интуитивно, но верно…
Орелия не на шутку задумалась. Какими странными сторонами могут оборачиваться поступки, если посмотреть на них иными глазами, если раскопать в них другой, скрытый смысл! Но часто ли мы это делаем, удовлетворяясь обычно поверхностным впечатлением?
А что за жена у него будет?.. И, подумав об этом, Орелия внезапно осознала, что радеет сейчас не о том, чтобы ее дорогая кузина обрела свое счастье, но чтобы его обрел наконец… этот несчастный мальчишка-маркиз!
— Кэролайн, — проговорила она, очень волнуясь, — послушай меня! Ты когда-нибудь думала о том, как несчастен был маркиз в детстве, как он был лишен ласки и понимания? Ведь его мать умерла при родах, и, зная его бабушку, ты можешь вообразить, как мало она была способна утешить и приласкать одинокого малыша, воспитываемого отцом-деспотом?
— Ну, я полагаю, Дариус научился со временем стоять за себя, — пожав плечами, беспечно отозвалась Кэролайн. — Его кузины все еще наперебой рассказывают о его детских проделках, будто это случилось вчера… Да он был сущим исчадием ада, как они говорят! И если ему попадало, то он сам в том был виноват! Но из того, что я обо всем этом слышала, можно сделать и такой вывод: наказания ничему хорошему его не научили.
— Но когда дети ведут себя из рук вон скверно, то для этого, как правило, есть причины, — грустно заметила Орелия и вздохнула.
— Вот когда у меня будет с полдюжины своих сорванцов, я постараюсь об этом помнить, — улыбнулась ей Кэролайн. — И если они пойдут в Дариуса, хлопот с ними не оберешься. Тебе придется тогда мне помогать, Орелия, и уверена, что ты им больше придешься по нраву, чем я…
Она опять помолчала и вдруг заявила:
— Неужели я сказала «полдюжины»? Наверное, совсем рехнулась! Не люблю я детей! Как только появится у Дариуса наследник, будь уверена, детей у меня больше не будет!
— Не говори так, Кэролайн, — умоляюще попросила ее Орелия, — ты, конечно, будешь любить их всех!
— Только если они не пойдут все в Дариуса — не будут строптивыми, упрямыми, непредсказуемыми, всегда готовыми насмехаться над родной матерью!
— Но кто же над тобой насмехается? С чего ты это взяла?
— А кто это может быть, по-твоему? Кто у нас циничен, саркастичен, ко всем и каждому исполнен презрения, держится отчужденно, высокомерен и недоступен? Святое небо! У меня иногда невольно появляется такое чувство, что я прогадала во многих отношениях — достаточно вспомнить, каким успехом я пользовалась в Риме или в Париже!
— Но нельзя ожидать от англичанина, что он станет расточать тебе такие же цветистые комплименты, как итальянцы или французы, а они, как известно, большие мастаки по этой части! — резонно заметила ей Орелия. — Громогласное восхищение женщиной — это часть их национальной культуры! А ты просто не учитываешь английский характер и делаешь из этого далеко идущие выводы, которые тебя же и не устраивают.
— Да, все так, как ты говоришь… Но мне нравятся именно такие цветистые комплименты. Мне нравится громогласное восхищение женщиной… И все остальное, что так пронизано романтизмом: прогулки под луной, признания в безумной любви, страсть… — Она вздохнула. — Вот что доставляет мне истинное наслаждение… Этого я хочу от жизни — быть любимой-любимой-любимой обаятельным, красивым мужчиной, который может выражать свои чувства, который говорил бы мне, как я прекрасна, и чье сердце начинало бы учащенно биться от одного моего присутствия рядом…
На это Орелия ничего не смогла ей ответить. В словах Кэролайн прозвучала острая боль, и сомневаться не приходилось: она говорит откровенно. Да, она хочет любви, но красиво обставленной, даже картинной… Однако такая любовь никогда — и Орелия была в том уверена — не принесет настоящего счастья. Вожделение как таковое — Кэролайн назвала это страстью — никогда не приносит чувства защищенности, столь необходимого любой женщине, и не только в молодости, но, главным образом, в преклонные годы. Страсть пройдет, но останется душевная привязанность и забота, и в этом оба супруга обретут свое счастье… А если у них при этом будут общие интересы, то большей радости в жизни и придумать нельзя.
