Жанна Бурен - Премудрая Элоиза
— Он и его родственники только и кричат, что я над ними посмеялся, что я никогда не принимал наш брак всерьез и вдобавок заставил тебя уйти в монастырь, чтобы избавиться от тебя.
— Это же нелепость! Он сошел с ума!
— Явно к этому идет.
Внезапно сомнение, как кинжал, пронзило меня.
— Пьер, поклянись, что ты послал меня сюда не для того, чтобы удалить от себя и ускорить наше расставание!
Такая мысль прежде не приходила мне в голову. Может быть, тебя начали тяготить сложности, усеивавшие наш путь? И не стал ли в итоге мой отъезд в Аржантей лишь уловкой, призванной облегчить разрыв между нами? Мой уход в монастырь помогал тебе доказать, что слухи о нашем браке беспочвенны.
— Ответь мне, Пьер. Умоляю тебя!
И тогда ты улыбнулся улыбкой, околдовавшей меня.
— Если бы это зависело от моей воли, я немедля доказал бы тебе безумие такого предположения… — произнес ты тихо. — Увы! Не могу.
Ты сжал мои руки.
— За тобой, как за мирянкой, здесь, должно быть, присматривают меньше, чем за твоими товарками?
— Я и в самом деле свободна приходить и уходить, когда мне захочется.
— Прекрасно.
Ты быстро огляделся.
— Будь вечером в трапезной, после службы. Я приду.
Я взглянула на тебя, усомнившись в твоем здравомыслии.
— Это же совершенно невозможно, любовь моя! Мы в святом месте. Подумай, какой скандал!
— Никто ничего не узнает. Смелее! Я же твой супруг!
Ты принял решение. Ничто не могло тебя остановить. После бесплодных препирательств я вновь уступила.
Будто во сне я смотрела, как ты стараешься привлечь внимание к своему отъезду. Я вернулась в келью. До конца вечерней службы меня не отпускало смятение, в котором мои чувства и разум сцепились как две собаки, смятение, которым я, конечно, не пытаюсь оправдать то, что мы готовились совершить.
Мои товарки, на коленях перед аббатисой испросив благословения на ночь и поцеловав ее кольцо, удалились спать. Небо на западе еще светилось.
Задыхаясь, я отступила на несколько шагов в сад, отставая от них. Никто меня не хватился. Положение гостьи освобождало меня от соблюдения правил и давало право на многие вольности.
Когда я оказалась в трапезной, темнота сгустилась. Несомненно, ты выбрал это место, где мы принимали пищу, из-за некоторой его удаленности от остальных построек. В этот поздний час примыкавшие к нему кухни были пусты.
Я живо осмотрелась. Кругом было тихо. Убедившись, что я здесь одна, я хотела затворить тяжелые деревянные двери и в тот же миг увидела, как, прижавшись к стене, ты выскальзываешь из гардеробной.
— Я едва не задохнулся среди монашеских одежд, — сказал ты, прижимаясь ко мне. — Никто меня там не смог бы найти.
Ты смеялся. Ты целовал меня. Я затворила дверь.
Внутри трапезной было почти совсем темно. Последние отблески дня окрашивали пурпуром тонкий пергамент в оконных переплетах. Белые скатерти на длинных столах еще отражали призрачный свет. Лишь огонек серебряной лампады у подножия статуи Пресвятой Девы светился во тьме.
— Не хочу оставаться здесь, Пьер! Увези меня отсюда!
— Куда же, бедная моя возлюбленная?
— Все равно. В этих стенах я задыхаюсь.
Ты обнял меня.
— Потерпи. Наш час придет. Нужно лишь подождать.
— Я больше не могу.
— Думаешь, и я не умираю от желания вновь обрести тебя?
Ты обнимал меня все крепче. Твои губы становились все более страстными, твои руки — ищущими. Любовь захватывала меня. Однако мысль о святотатстве — возмущала.
— Нет, Пьер, не здесь!
— А мы сможем пробраться в твою келью?
— И думать нечего. Чтобы попасть туда, нужно пройти мимо кельи аббатисы.
— Вот видишь!
Когда ты прижимал меня к себе, я теряла над собой контроль. Огненный вихрь вырывал меня из моих пределов и увлекал к вершинам наслаждения. Я уступила тебе. То была буря.
Позднее, в одном из ответных писем, ты скажешь: «Ты знаешь, что наше бесстыдство не остановилось перед почтением к месту, посвященному Святой Деве. Даже если бы мы были невиновны в ином преступлении, разве этот проступок не заслуживает самого сурового наказания?»
Признаю наше безрассудство. Я никогда не пыталась его преуменьшить. В тот вечер наша страсть вдруг окрасилась отсветами ада. По одному твоему слову я без колебаний повела бы тебя или последовала за тобой в бездны геенны огненной!.. Бог вездесущий и всевидящий знает это!
Ты ушел перед утренней службой. Я видела, как ты исчез, растворясь в летней ночи.
В это мгновение все было кончено. Я еще не знала об этом, но украдкой пробираясь в свою келью, тихо плакала. Ничто, однако, еще не казалось потерянным, не говорило о наказании. Ты обещал вернуться. Ты еще строил планы, прощаясь со мной. Мое тело хранило печать твоего, на мне оставался твой живой запах, я могла верить в вечную любовь, которую ты так неистово мне доказывал.
Откуда же исходил привкус пепла?
Прошло два-три дня, ничего не случилось. Жара усиливалась. Виноградные листья скручивались на шпалерах. В саду, среди иссушенной листвы, лопались от зноя сливы. Медвяные слезы стекали по их светлой кожице. Пчелы опьянялись соком. Земля в саду потрескалась, братья миряне без конца поливали ее. Трава стала рыжей, как оленья шкура. Молились о дожде.
Чтобы не упускать минут утренней свежести, я садилась работать с рассвета, а в полдень, после обеда, отдыхала.
Что может быть покойнее? Но так бывает перед бурей. Все смолкло. Затишье заставляет забыть об угрозе.
Затем огнь Господень обрушился на нас!
Дойдя до этого предела, Господи, я чувствую в себе протест. Как скакун, которого направляют на препятствие против его воли. Ты знаешь, что я никогда не переставала возмущаться варварством Фюльбера. А сейчас мне предстоит, не медля более, простить его! Как я смогу? Если бы дело было во мне одной, Господи, я бы сказала — мы квиты. Но я не могу забыть его чудовищную жестокость к Пьеру!
Конечно, можно искать мотивы его преступления. Их всегда можно найти! Мой уход в монастырь, несомненно, окончательно лишил его разума. Доведенный до последней степени ярости тем, что он расценил как наивысшее предательство со стороны моего мужа, пожелавшего от меня отделаться, дядя сошел с ума от ненависти. После моего бесчестья и его собственного позора, после наделавшего шуму похищения и рождения незаконного ребенка, после стольких невзгод и предательств Абеляр заточил меня в монастырь, еще раз нарушив самые торжественные клятвы! С таким вероломством Фюльбер смириться не смог. В объятом горячкой уме зародился дьявольский план. Слава моего совратителя была ему невыносима. И он обратился к мести, мести беспощадной и кровавой.
