Джулия Стоун - Рабыня Вавилона
Отношения с отцом изменились. Адапа смотрел теперь на него другими глазами, по-иному оценивал поступки отца. Он сторонился. Но поговорить не решался. Нет, он не мог говорить с отцом о девушке, которую почти не знает, открыть карты. На самом деле, все было просто — он любил ее, он сходил от нее с ума.
Трое суток Адапа не возвращался домой, дни проводя в шумных, разгульных компаниях, а ночами ожидая Ламассатум. В конце концов, рабы дома Набу-лишира отыскали юношу в одном из кварталов Нового города, в таверне у самого канала.
В грязном платье, с безумным блеском в глазах, он декламировал стихи, стоя на бочке. Время от времени его снимали и, как статую, держали на плечах, пока из бочки черпали пальмовое вино. Публичные женщины смеялись и звали его к себе. Рабам пришлось немало потрудиться, чтобы привести Адапу в чувство.
— А, это вы, — сказал он равнодушно, разглядев знакомые лица. — Рука отца достала меня и здесь. Чего вам?
— Ты должен пойти с нами, господин. Это распоряжение господина судьи.
— Вашего господина, — Адапа тряхнул головой. — Вашего! Надо мной же господин — один царь! У вас от царя нет приказа?
— Нет, — обескуражено отвечал помощник распорядителя дома.
— Тогда катись! И передай господину судье, что я волен сам выбирать дорогу.
— Адапа, тебя ждет отец, — проговорил один из рабов в коротком платье, с кинжалом у пояса. — Нам велено напомнить тебе об обязательствах, которые ты…
— Замолчи! — Адапа уселся на скамью, широко расставив ноги, упершись ладонями в колени. — Я не хочу идти к отцу. Хотя…
Он помолчал. Какая-то юная женщина с длинными завитыми волосами и обнаженной грудью, проходя мимо, коснулась пальцами его щеки. Он взглянул на нее и растерянно улыбнулся.
— Какая разница, если она все равно не желает меня видеть. Мое дело — быть хорошим сыном. И я исполню свой долг, если только сам себе не помешаю. Ну, что надулся, как кожаный мешок с водой? — обратился Адапа к помощнику распорядителя, тридцатилетнему атлету из Ливана, и похлопал ладонью по его выбритому лбу. — Хуже, чем теперь, все равно не будет.
В распахнутую дверь заведения о песнями ввалились подвыпившие лавочники и мушкенумы. У одного из них на плече сидела маленькая обезьянка в ошейнике. Женщины вытянули шеи, высматривая для себя приятеля до утра.
— Вперед, — сказал Адапа и шагнул в яркий проем двери, в духоту перезрелого дня. Трое рабов, вконец уставшие от поисков, вышли вслед за ним. Старуха сидела в пыли и на посеревшей штукатурке процарапывала очертания мужского орудия. Ветер делил ее седые космы на свалявшиеся пряди.
Адапа закрыл глаза ладонью, кто-то из его спутников брезгливо плюнул. Она оставила свое занятие и расхохоталась, раскрыв широкий беззубый рот. Привалилась спиной к стене и хохотала, бесстыдно раскинув ноги, а из таверны доносился нестройный хор, прославляющий Мардука и его супругу Царпанит.
На улице Красильщиков наняли носилки. Адапа отдал сикль и уселся на потертые подушки. Рабы пошли следом. В разгаре были новогодние празднества. Повсюду валялись цветочные гирлянды, у дверей домов, даже днем, горели светильники. Сновали шумные толпы. Во всех целлах верховного божества приносились бесчисленные жертвы.
Носилки миновали квартал Финиковой косточки, где жили и работали Кузнецы, вышли на набережную Большого канала. Недалеко Евфрат изгибал свое змеиное тело в мерцающей солнечной чешуе. По лазурным водам канала скользили барки, лениво поворачивались калакку — плоты с тяжелыми грузами. Босые носильщики пошли скорее: известняковые плиты набережной были горячи.
По правую руку навстречу бежали дома. Статуи богов по левую меланхолично улыбались, сжимая в руках знаки власти. Хлипкие тени лежали под их стопами. Адапа мчался куда-то в этом узком тоннеле, прорывая жесткое полотно дня. Болела голова. Вавилон бурлил, как никогда, но был пуст, катастрофически и непоправимо. Пустота, точно разбойник, затягивала на шее Адапы удавку.
Достигнув моста, носильщики остановились и сказали, что за сиють дальше не пойдут. Сопровождавшие Адапу слуги принялись с ними ссориться. Но Адапа, болезненно морщась, прекратил перепалку. Он вышел из носилок и направился к мосту. Потом резко обернулся. Носильщики налегке потрусили назад.
— Эй, вы, — крикнул Адапа. — А ну, стойте!
Они неловко развернулись, едва не столкнувшись с ослом, тянущим тележку. Адапа подошел. Прочел табличку на шее темнокожего носильщика с именем владельца.
— Баба-иддину поклон от меня передай, — иронично сказал он. — На вот, возьми серебро. Выпейте в честь Мардука.
Темнокожий раб улыбнулся широкими вывернутыми губами, пряча сикель в карман фартука.
— Скажи-ка, у тебя есть жена?
— Да, господин, есть. Красивая жена.
— И у меня скоро будет, — вздохнул Адапа и отвернулся.
Привратник поспешно открыл дверь. Поклонился, не отрывая взгляда от лица Адапы. В его голубых глазах читался испуг. Адапа раздраженно поджал губы, представив, как бушевал Набу-лишир. Раздражение, как короста, разъедало его изнутри, копилось, направленное на отца, на весь свет, на себя. Он не знал, что делать с собой, достаточно было незначительной детали, чтобы он взорвался, натворил глупостей.
В тот день, когда он побывал в доме невесты, он был точно лев, — осторожен и зол, с желтыми зеркальными глазами. С первой минуты все стало ясно. Сумукан-иддин его ненавидит, и будет еще хуже, когда он прикоснется к его дочери.
— Пока ты блудил по увеселительным заведениям, приезжал Сумукан-иддин. Хотел видеть тебя. Ты знаешь, что до бракосочетания три дня? — Набу-лишир говорил тихо, делая длинные паузы. Его побелевшие губы дрожали.
— Всего-то…
— Да, скверный мальчишка!
— Осталось жить три дня. Забавно. — Адапа криво усмехнулся.
— Я тебе уже все объяснил, и не собираюсь повторяться! — Адапа видел, как вздулась жилка на шее отца — признак крайнего недовольства. — Эта женитьба необходима. И именно теперь, когда перед тобой открываются поистине великие возможности… Откладывать нельзя.
«Сумукан-иддин меня ненавидит, знает, что я не люблю Иштар-умми, и все-таки отдает свою дочь. У него на то, значит, тоже есть причины. И ею, и мной торгуют, точно на базаре. Все участвуют в каком-то глупом сговоре. Я один. И никто, никто не может помешать сделке купца и судьи — отца Иштар-умми и моего отца. Все не так, неправильно».
— Мне кажется, что все это неправильно, — выразил вслух Адапа свои мысли и отвел глаза.
— Молчи! — Набу-лишир быстро подошел к сыну, запустил в его волосы пятерню, бешено стиснул пальцы. Адапа тяжело сглотнул. — Молчи. И делай так, как я тебе велю. Так будет лучше для тебя. Ты меня понял?
