Патриция Кемден - Обещай мне чудо
Он направился по тропе, ведущей в поместье Леве, и впервые за все это время почувствовал холод.
– Ты мерзавец! – крикнула она вслед. – Александр!
– Ты мошенница, Катарина, – отозвался он. – От начала и до конца…
Но, Боже милсердный, до чего же он хочет ее – и он получит ее… и на своих условиях.
Катарина смотрела вслед удаляющемуся Александру, пока он шел по лесной тропе, направляясь в Леве. Она выругалась, заставляя себя ожесточиться против ненавистного трепещущего чувства теплоты, начавшего зарождаться в глубине тела.
Луч солнца упал на его золотистые волосы, и они засияли, словно фонарь в ночи. Его затылок представлял собой превосходную мишень. Она мрачно улыбнулась и вытащила из промокшей юбки пистолет.
– Я мошенница? – пробормотала она и, достав из другого кармана пороховницу, легким щелчком большого пальца открыла крышку. Ее рука дрожала от гнева, когда она насыпала порцию драгоценного пороха на запальную полку.
– Определение «мошенник» подходит нам обоим, полковник, – вполголоса произнесла она и прицелилась в удаляющуюся золотистую голову. Она то появлялась, то исчезала среди деревьев, словно в фокусе чародея. – Сомневаюсь, что ты признался Клаусу в том, что строил этот мост не для того, чтобы помочь фермерам отвозить их урожай на рынок или купцам доставлять сюда металл и железо для кузницы, не новые яркие ткани на женские платья, но для того, чтобы принести всем разрушение.
Ей пришлось обхватить пистолет обеими руками, но он продолжал дрожать. Принести разрушение. За многое ему придется ответить. Ощущение, будто ее пронзило стрелой, возникшее в тот момент, когда его губы коснулись ее рта, было все еще живо. Она прислонила дуло пистолета к стволу дерева.
– Ты принесешь разрушение… – прошептала она, обращаясь к удаляющемуся мужчине, – разрушишь… – Ей обжигало глаза, и она зажмурилась. – Меня.
Из груди вырвалось рыдание. Пистолет, казалось, по собственной воле упал в листья у ее ног. Лицо стало влажным от соленых слез. Катарина вытирала и вытирала их, она не помнила, когда в последний раз плакала.
Тяжело прислонившись к ближайшему дереву, она посмотрела на свои влажные руки. Легкий ветерок щекотал их, и казалось, будто жадные губы Александра дразняще ласкали ее ладони. Она сжала руки в кулаки.
Горький самообличающий смех вырвался из ее груди.
– Посмотри на себя! Ты размякла, Катарина. Четыре года жизни в Леве – и, посмотри, во что ты превратилась. Для тебя самая большая радость – петь песни прекрасной маленькой девочке. Ты считаешь день удачным, когда видишь улыбку в мрачных глазах Франца или когда Луизе не приходится суетиться, чтобы навести порядок. И ты забыла о своих врагах.
Она опустилась на колени и зашуршала листьями в поисках пистолета. Найдя его, она отряхнула мусор, продула запальную полку, чтобы очистить от старого пороха, затем, засыпав свежий порох, взвела курок, прицелилась в темное пятно на стоящем в отдалении дубе и выстрелила. Выстрел с треском прогремел среди деревьев. В воздухе запахло паленым. Кусок коры отлетел точно в том месте, куда она целилась.
Катарина засмеялась, но поморщилась, когда услышала безрадостный звук собственного смеха, – она продолжала крепко держать рукоятку пистолета. Оружие стало ее спасением. Мужчины понимают язык оружия, когда на них уже не действует ничто иное – ни слезы, ни мольбы, ни крики ужаса, ни отчаянные попытки освободиться. Даже фон Меклен, сам бесчестный Балтазар, оценил ее поступок, когда она прицелилась ему в голову.
Но все же существовал враг, которого она не могла удержать на расстоянии при помощи пистолета, карабина или мушкета. Враг, которого она столь длительное время считала умершим, а он, оказывается, только дремал.
– Не уступай ему, – яростно прошептала она. – Не уступай. Никогда не уступай. Никогда…
Этим врагом был не фон Меклен. Этим врагом был не Александр. Этот враг находился в ней самой.
Обманчивая предвестница желания и страсти – тот вероломный враг, которого мужчине не трудно обнаружить и склонить на свою сторону. Враг, который может ее погубить.
Слишком много любимых ею людей заплатили эту слишком большую цену, но она не заплатит.
Катарина окинула взглядом обступивший ее лес. Признаки приближающейся зимы уже были слишком явственны – обнаженные ветви деревьев, молчание птиц, внезапный холод, но приближалась и другая зима, зима старых врагов, мечтающих о новых битвах.
«Наступит мир, моя милая, – сказала она Изабо. – Мир, который длится вечно». Катарина сбросила сухой лист, прилипший к пистолету. Она скомкала его в кулаке.
Она не знала мира, но знала войну. У нее было трое врагов, которых необходимо победить: Балтазар фон Меклен, Александр фон Леве и внутренний враг. Она стала думать о погребе, где хранился порох, о ружьях и о необходимой подготовке к обороне. Она знала войну, уцелела в ней и уцелеет снова любой ценой.
Она направилась по тропинке, ведущей к Леве. Приближалась зима войны, но, если повезет, к весне она одолеет всех троих врагов. С первыми двумя можно справиться с помощью оружия и иллюзий, а третий…
А третий…
Она вспомнила о поцелуе Александра и о том, как ее тело, словно по собственной воле, ответило на него.
А третий… может принести гибель им всем.
Глава 7
Катарина решительно ускорила шаг. Она шла по тропе, ведущей к Леве, и чуть было не догнала Александра. Она миновала каменный колодец, обогнув его на этот раз с другой стороны перекрестка, затем перешла на дорогу, обсаженную поврежденными тополями.
Он быстро шел по дороге, уже преодолевая последние ярды, оставшиеся до Леве, но у изгиба дороги неожиданно поменял направление и двинулся к югу от особняка, к конюшне. Что сейчас он замышляет?
Может, ей повезло, и он решил сам отправиться к фон Меклену и бросить вызов ему в лицо. Она посмотрела на фруктовый сад в другом конце поместья. Можно было бы похоронить там полковника, подумала она.
Она услышала, как Александр громко призывает Юстуса Печа. Негодяй, по-видимому, пошел в мать, его отец провел бы день за чтением в саду, затем, чтобы встряхнуться, сыграл бы в шахматы перед сном. «Если только не приходило письмо от младшего сына, – напомнила она себе, поспешно следуя за Александром. – Тогда мне приходилось читать его по три раза подряд».
Катарина всегда скептически относилась к байкам, рассказанным в этих письмах. Ей казалось, нужно быть слишком наивной, чтобы поверить, будто один человек свершил так много деяний, вернее, трюков, в то время как многое, по ее мнению, оставалось недосказанным. Слишком многое.
