Пьер Лоти - Рабыня
Если бы почаще заглядывать к тебе домой, говорить с твоей матерью, которую я люблю и уважаю, как родная дочь, настроение сразу стало бы получше; но на меня и сейчас косо смотрят за то, что чересчур часто туда бегаю, и кто знает, может, скоро совсем запретят к вам ходить.
Дорогой Жан, ты должен выполнить все, что я тебе скажу. Здесь о тебе пошла дурная молва; я убеждена, что ее нарочно распускают, только бы повлиять на меня, и не верю ни единому слову из их россказней: быть того не может, никто здесь не знает тебя лучше, чем я. Хотя, признаться, хотелось бы узнать обо всем от тебя самого. Не забудь написать и о своих чувствах ко мне, это всегда приятно, даже если сама про все знаешь. И сразу же отправь письмо моему отцу, проси моей руки, а главное, обещай, что всегда будешь вести себя благоразумно и пристойно, и никто о тебе худого слова не скажет, когда ты станешь моим мужем, напиши поскорее, а уж потом я сама буду умолять его на коленях. Да смилуется над нами Господь, мой дорогой Жан! Твоя навеки верная невеста
Жанна Мери».В деревне мало кто умеет выражать сердечные порывы; девушки, которые выросли в полях, испытывают порой очень глубокие чувства, но у них не хватает слов, чтобы выразить свои мысли, изысканный язык страсти им неведом; свои переживания они могут высказать лишь при помощи спокойных и наивных фраз. Чтобы написать такое письмо, Жанна должна была многое передумать, и Жан, сам говоривший на простом деревенском языке, понял, сколько решимости и любви вложено в это письмо. Пылкая верность невесты заставляла его надеяться и верить; в ответном письме он, как умел, попытался выразить ей всю свою нежность и признательность, а дяде Мери адресовал предложение, составленное по всей форме и подкрепленное самыми искренними клятвами и обещаниями стать благоразумным и вести себя безупречно; после этого Жан, не слишком тревожась, стал дожидаться почты из Франции…
Господин Проспер Сюиро, человек недалекий и ограниченный, назначенный недавно судебным исполнителем, почему-то кичился ярым свободомыслием и нес безбожную чушь по поводу некогда святых вещей; к тому же у этого бумагомарателя было плохое зрение, и его маленькие красные глазки прятались за темными стеклами очков. Такой соперник наверняка вызвал бы лишь снисходительную жалость у Жана, питавшего инстинктивное отвращение к уродливым, плохо скроенным существам. Соблазнившись приданым и внешностью Жанны, ничтожный судебный исполнитель по своей непроходимой тупости полагал, будто делает честь юной крестьянке, предлагая ей в мужья свою невзрачную персону; он даже вообразил, что после свадьбы Жанна, став дамой, будет носить шляпу, дабы подняться до того социального положения, которое он занимал.
Прошло полгода. И по правде говоря, письма из Франции не принесли бедному Жану ничего особенно плохого, но и ничего хорошего.
Дядя Мери оставался неколебим; но и Жанна — тоже, в конверты старой Франсуазы она неизменно вкладывала для своего жениха лист бумаги с несколькими строчками верности и любви.
Жан был полон надежд и нисколько не сомневался, что, когда вернется на родину, все легко уладится.
Более чем когда-либо он предавался сладким мечтам… После пяти лет изгнания возвращение в деревню рисовалось ему в самых радужных тонах: в своем просторном бурнусе спаги он садится в деревенский дилижанс, привычный путь, и перед ним вновь появляются знакомые силуэты родных гор, затем любимая колоколенка, отцовский дом на краю дороги, и вот наконец, обезумев от радости, он крепко обнимает дорогих стариков…
Потом они втроем идут к Мери… В деревне добрые люди выходят на порог, провожая его взглядом; они любуются чужеземным костюмом и величавой осанкой Жана… Он покажет дяде Мери унтер-офицерские нашивки, которые ему наконец-то пожаловали, и они произведут должное впечатление… Ведь в общем-то дядя Мери неплохой человек; правда, раньше он частенько отчитывал Жана, но зато и любил; Жан отлично все помнил и нисколько не сомневался в нем… (Когда ты далеко, на чужбине, то всегда представляешь в более отрадном свете тех, кого оставил дома; вспоминаешь их любящими и добрыми, забываешь о недостатках.) Так что дядя Мери наверняка не устоит, дрогнет, когда увидит перед собой своих детей, умоляющих сжалиться над ними; конечно, он будет растроган… и вложит дрожащую руку Жанны в руку Жана!.. И какое же это будет счастье, какая наступит прекрасная, сладостная жизнь — настоящий рай на земле!..
Вот только Жан не очень хорошо представлял себя одетым, как другие мужчины в деревне, а главное, со скромной деревенской шапкой на голове. Он не любил об этом думать, такая перемена не слишком ему нравилась, ведь в смешном наряде прежних лет он перестанет быть самим собой — гордым спаги. В красной форме он стал на африканской земле настоящим мужчиной; сам того не ведая, Жан всей душой полюбил свою арабскую феску, саблю, коня и эту огромную суровую страну с ее пустыней.
Жан понятия не имел, какие разочарования ожидают молодых мужчин — моряков, солдат, спаги — при возвращении в деревню, с которой они расстались, в сущности, еще детьми: издалека отчий край виделся им сквозь волшебную призму.
Увы! Какая неизбывная печаль подстерегает нередко дома вернувшихся изгнанников!
Бедные спаги, вроде Жана, свыкшиеся с африканской страной и воспламененные ею, плакали впоследствии, вспоминая порой унылые берега Сенегала. Долгие скачки верхом и более свободная жизнь, яркий свет и бескрайние горизонты — привыкнув к этому, а потом потеряв, начинаешь томиться скукой; в тиши домашнего очага тебя охватывает вдруг жажда жгучего солнца и нескончаемой жары, сожаление об утраченной пустыне, тоска по песку.
Меж тем Бубакар-Сегу, великий черный король, опять что-то натворил в Диамбуре[26] и в Джиагабаре. Судя по всему, готовилась военная экспедиция: об этом поговаривали в офицерских кругах Сен-Луи. В конце концов это стало обсуждаться во всех подробностях солдатами, спаги, стрелками и рядовыми морской пехоты. Каждый надеялся в результате получить либо повышение в звании, либо награду.
Жан, срок службы которого близился к концу, дал себе зарок искупить прежние прегрешения; он мечтал прикрепить к петлице желтую ленточку военной медали за отвагу, хотел навсегда распроститься с черной страной, совершив напоследок какой-нибудь замечательный подвиг, дабы имя его не забылось в казарме спаги, в том краю, где он столько времени прожил и столько всего выстрадал.
Между казармами, командованием морского флота и местной администрацией ежедневно шел торопливый обмен корреспонденцией. В расположение спаги поступали толстые запечатанные пакеты; вскоре предстоял, видно, серьезный и долгий поход. Воины в красных куртках точили длинные боевые сабли и чистили амуницию, подбадривая себя стаканчиками абсента и веселыми прибаутками.
