Лоретта Чейз - Ваш скандальный нрав
Наконец он ушел.
Вернувшись в гостиную, Франческа не подошла к столу, на котором был накрыт завтрак, а прошествовала мимо Джеймса к окну.
В дневном свете мелкие жемчужины на ее халате засияли. А вся ее одежда стала полупрозрачной.
Несмотря на то что пеньюар так и поблескивал на свету, а оборки шевелились от малейшего ее движения, Джеймс мог отлично разглядеть форму ее бюста. Его руки невольно сжались в кулаки, когда он вспомнил, как его пальцы ласкали ее грудь – такую нежную и упругую. Еще он без труда вспомнил аромат ее кожи. Если бы он был собакой, кончик его носа задрожал бы от возбуждения. А в его мозгу, между прочим, уже созревала мысль закрыть дверь и повесить на нее табличку «Не беспокоить».
Джеймс попытался было отвернуться, но его взор беспомощно опустился ниже. Теперь сквозь все эти оборки и складки он отчетливо различал изгиб ее бедер, длинные ноги.
– Насколько реальны шансы найти второго? – поинтересовалась Франческа.
– Второго? – переспросил Джеймс.
Он с трудом заставил себя поднять глаза и взглянуть на ее профиль. Боннард смотрела в окно.
– Второго преступника, – пояснила Франческа.
– Прошу, надень на себя что-нибудь менее соблазнительное, – проговорил Джеймс.
– Нет, – отказалась она.
– Ты делаешь это нарочно, – промолвил он.
– Да, – согласилась она.
– Чтобы наказать меня.
– Да.
– Ты знала, что я приду.
– Да.
– И для этого ты прислала оливины.
– Да.
– А с ним ты переспала для того, чтобы разозлить меня.
Наконец Франческа оглянулась и посмотрела на Джеймса.
– О нет! – возразила она. – Я никогда ни с кем не спала для того, чтобы кому-то досадить или сорвать собственную злость. Я деловая женщина.
– Но он-то этого не знает! Он по уши, по макушку влюблен в тебя!
– Да, это так, – кивнула Франческа. – Первая любовь. Ничто не может с ней сравниться. Что об этом говорил лорд Байрон? «Но выше всех отрад – скажу вам прямо – пленительная первая любовь, как первый грех невинного Адама, увы, не повторяющийся вновь!..»
– «…Как Прометей, бунтующий упрямо, – продолжил Джеймс, – украв огонь небесный у богов, мы познаем блаженство – пусть однажды, – впервые утолив святую жажду».[7]
Пока Кордер цитировал строчки из «Дон Жуана», выражение лица Франчески менялось, бледность постепенно уступала место легкому румянцу.
– Ты именно такие чувства испытывала, когда полюбила впервые? – спросил он. – И поскольку сегодняшнее пробуждение было не из легких, готова ли ты передать свою благосклонность – и яд – следующему невинному?
– Какое нежное и мягкое у тебя сердце, оказывается. Или оно становится таким только тогда, когда ты говоришь о Лоренцо? – спросила Франческа. – Должно быть, ты принимаешь меня за идиотку? Да ты ничего о нем не знаешь! Ты зол, потому что пытался играть со мной в свои игры, но у тебя ничего не получилось. А я знаю такие приемы, какие тебе и не снились, Кордер. И я всегда планирую выиграть. Я подбросила тебе наживку, и ты ее схватил, как собака хватает брошенную хозяином палку.
Сердито повернувшись, отчего ее кружева с оборками вихрем взметнулись в воздух, Франческа направилась к столу. Схватив шкатулку с украшениями, она швырнула ее в Джеймса. Он инстинктивно поймал ее.
– Но сейчас эта игра мне надоела, – заявила она. – Ступай домой, маленький песик, и забери с собой свои игрушки.
Кордер опустил глаза на шкатулку. А потом посмотрел на ее разгневанное лицо.
Франческа затаила дыхание.
Она зашла слишком далеко. Он выбросит ее в окно. Он достаточно силен и без труда так сделает.
А она совсем не уверена, что сможет осуждать его за это.
Франческа обхватила себя руками. Похоже, выбор перед ней небогатый: он либо удушит ее, либо выкинет в канал, а если этого и не случится, ей грозит ничуть не лучшая участь погибнуть от его острого, язвительного языка.
Джеймс и не подозревал, насколько Франческу ранили его замечания о ее первой любви. Впрочем, возможно, он и догадывался.
Медленно – очень-очень медленно – Джеймс опустил шкатулку на стол.
Франческа подумала о том, что стоило бы позвонить в колокольчик, чтобы позвать кого-то на помощь.
Он направился к ней.
Она оцепенела.
– Ты, – проговорил он. – Ты… – Внезапно Джеймс замолчал и положил руку на голову. Его плечи задрожали.
С его уст сорвался короткий и резкий, как пистолетный выстрел, смешок.
Франческа подскочила.
Он рассмеялся, отвернувшись от нее.
Она оставалась на своем месте, не сводя с него глаз.
– Дьявол! – выругался он по-итальянски. Джеймс помотал головой. – Теперь я, пожалуй, пойду. – Он направился к двери, по-прежнему качая головой. – До свидания, – попрощался он.
С этими словами Кордер вышел из гостиной и направился в холл, по-прежнему держа в руках шкатулку с украшениями, а Франческа продолжала смотреть ему вслед.
Так она стояла еще несколько мгновений, то сжимая руки в кулаки, то разжимая их.
– Кичливая высокомерная тварь! – промолвила она. И направилась к двери.
С нее довольно. Это был последний раз, когда он повернулся к ней спиной, последний раз, когда он от нее ушел.
Ей известны способы удерживать мужчин, а он…
Она остановилась вблизи холла.
Двое мужчин стояли в нескольких метрах от нее. Услышав ее громкие сердитые шаги, оба оглянулись и посмотрели на нее.
Одним из них был Кордер.
Другой был на несколько дюймов ниже и лет на тридцать старше.
– Мадам, – послышался голос справа от нее. Слишком поздно Франческа заметила Арнальдо. Должно быть, она прошла мимо него, когда он шел к ней в гостиную, чтобы объявить о прибытии нового гостя.
Арнальдо откашлялся.
– Граф Маньи, – зычно произнес он.
– Боже мой, Франческа! – воскликнул граф. – Неужели вы совсем лишились разума, дитя мое, если готовы бегать по коридорам, по которым вечно гуляют сквозняки, обнаженной? Скорее оденьтесь!
– Месье… – начала было она.
– Ступайте, дитя мое, ступайте… – Маньи махнул рукой. – А я пока что развлеку вашего друга.
Глава 7
Он, говоря по правде, ревновал,
Но признаков того не подавал.
Лорд Байрон, «Дон Жуан», песнь перваяМесье Маньи вовсе не был немощным стариком, каким его представлял Джеймс. Граф был чуть ниже шести футов росту, а трость с золотым набалдашником носил скорее как модный аксессуар. Глубокие морщины прорезали его лицо патриция вокруг глаз, рта и переносицы. Курчавые каштановые волосы были подернуты серебром. Карие глаза блестели. Чего в них было больше: юмора, хитрости, жестокости, – этого Джеймс еще не понял.
