Элис Хоффман - Что было, что будет
— Это здесь понесла лошадь?
— Ту лошадь укусила муха, а в седле сидел идиот, — сообщила Элинор. — И произошло это уже после смерти Ребекки, так что винить ее нельзя.
Они подошли к илистому берегу, где откладывали яйца кусающиеся черепахи. Ветви плакучих ив окунались в прибрежную воду; над озером носились тучи комаров.
— Стань здесь. Этому меня научила моя бабушка, Элизабет. — Элинор указала место на грязном берегу. — Вытяни руки. Теперь закрой глаза и не шевелись. Даже не моргай.
Стелла услышала их, прежде чем увидела: трепет перышек, чириканье у самого уха, свист ветра, словно небо окутало ее со всех сторон.
— Стой смирно, — наставляла Элинор.
Стелла почувствовала, как сначала на нее села одна птичка, потом вторая. Одна опустилась на ее левое плечо, одна — на правую руку, затем к ним присоединились другие, примерно с десяток. Когда она открыла глаза, что-то вибрировало у нее в груди — оказалось, это птица бьется возле самых ее ребер. Небо, которое начиналось с нее и уходило ввысь, было наполнено воробьями. Ее новый учитель естествознания рассказывал в классе, что небо только кажется голубым: на самом деле влага смешивается с пылью и создает эту иллюзию. А в действительности без голубого света, без пыли космос пуст. Люди видят то, что им кажется, а не то, что есть на самом деле. Они создают свою реальность из воды и пыли.
Именно это и случилось, когда трое городских мальчишек увидели, как Ребекка, стоя на этом самом месте, держит на вытянутых руках десятки воробьев. Перепуганным забиякам показалось, что они стали свидетелями чего-то сверхъестественного, чего-то невозможного, как небо, которое было вовсе не голубым. Ребекка была всего лишь девочкой, попавшей на воспитание к прачке, когда остальные ее отвергли. Она была всего лишь ребенком, чьи руки успели растрескаться от щелока и жира к тому времени, как ей исполнилось десять. Хозяева магазинов не жаловали эту покупательницу — вдруг она тронет шелк или печенье своими руками, которые часто кровоточили от работы в прачечной. Девочки-сверстницы глядели мимо нее, словно она ничего из себя не представляла — так, какая-то кучка золы, из которой она варила свое мыло. Мужчины пялились на нее и думали, что когда-нибудь из нее выйдет милашка, если у нее будет шанс вырасти и не свалиться замертво от голода, лихорадки или тысячи других причин, прежде чем она станет взрослой. Женщины жалели ее, но шли своей дорогой; у них хватало собственных забот, а милосердие тогда проявлялось не часто.
Но мальчишкам, что в тот далекий мартовский день спрятались в зарослях аронии, вдруг показалось, что Ребекка не просто помощница прачки. Ее длинные черные волосы развевались на ветру, глаза были закрыты; казалось, она о чем-то мечтает и вот-вот поднимется в воздух с берега озера, такого же бездонного, по утверждению некоторых, и безбрежного, как небо наверху. Вскоре из-за птиц мальчишки уже едва различали Ребекку. Она буквально исчезла прямо у них на глазах. До той поры ее звали только по имени — Ребекка, — которым наделили ее отцы города, когда она вышла из диких лесов с серебряной звездой, не зная ни слова на их языке. Теперь же мальчишки дали ей фамилию. «Ребекка Спарроу[3]», — прошептали они, окрестив ее раз и навсегда.
Она неподвижно стояла на берегу и ничего не боялась — это зрелище внушило мальчишкам ужас. Другие девочки в городе бегали от воробьев, как и от летучих мышей и ворон. Все летучие твари, считалось, приносят несчастье: если случайно одна из них запутается в волосах, жди в доме смерти. Девочки в Юнити не ходили босыми, как Ребекка, чьи ступни огрубели на каменистых тропах. Их руки не кровоточили в конце дня. Они не умели без единого слова, без единого знака приманивать к себе птиц.
Мальчишки начали перешептываться, сначала между собой, потом с любым готовым их слушать. Слухи распространились, как зараза, прежде чем можно было бы принять какие-то меры. Довольно скоро в зарослях аронии перебывали все городские мальчишки, и каждый потом клялся, что видел, как тысяча птиц мостилась на плечах Ребекки, когда она развешивала на просушку домотканые простыни. Минуло много времени, и у женщин в городе появилась привычка бормотать молитвы при виде Ребекки, когда она доставляла к заднему крыльцу корзины чистого накрахмаленного белья. Они начали звать ее Ребекка Спарроу прямо в лицо, и девочка, казалось, не обращала на это внимания, как не обращала внимания и на то, насколько огрубели у нее стопы и руки, не боявшиеся кипятка.
Ребекка восприняла свое имя точно так, как воспринимала свою судьбу, и ни разу не пожаловалась. Она надеялась, что когда-нибудь покинет это место, где мальчишки выслеживали ее, чтобы закидать камнями, где все выставляли свое превосходство над ней. Однажды она возьмет и улетит, и тогда все удивятся. Если ей повезет, если она не откажется от надежды, если осуществятся ее мечты, то она, возможно, действительно перестанет чувствовать боль.
3
Одиннадцать лет Мэтт Эйвери прожил в одиночестве, с тех пор как умерла его мать — слишком рано, по всеобщему мнению, ибо Кэтрин Эйвери была добрая душа и заслужила более легкого ухода из жизни. В последние, самые сложные недели не проходило и дня, чтобы Кэтрин кто-то не навещал — то соседка забежит помочь по хозяйству, то знакомая с другого конца города, и каждая передавала с наилучшими пожеланиями или кастрюльку макарон с сыром, или цыпленка в горшочке. Все эти добрые люди — Эдди Болдуин с семейством, братья Хармон, Айрис Эллиот и ее сводная сестра Марлена Эллиот-Уайт — настаивали, чтобы Мэтт воспользовался случаем и отдохнул, пока есть кому присмотреть за Кэтрин. Мэтт с благодарностью падал на кровать и проваливался на несколько часов в глубокий сон; ему грезились только реалистичные сны: вот он ест хлеб с маслом, вот он моет руки, стрижет газоны; иногда он просыпался, думая, что болезнь матери тоже ему приснилась. Но нет — он возвращался в ее комнату, а она по-прежнему лежала на больничной кровати, мучаясь от боли и стараясь изо всех сил казаться веселой. Она уверяла Мэтта, что с ней все в порядке, а всем было ясно, что она умирает.
Элинор Спарроу наведывалась к ней раз в неделю. Со временем, когда здоровье Кэтрин значительно ухудшилось, Элинор начала появляться чаще. Она приносила ветки благородного лавра, который рос как дикий вокруг Кейк-хауса, и букеты роз сорта «волшебный»; а еще она приносила книгу сказок, ничего другого Кэтрин тогда не желала слушать. В детстве мать Кэтрин читала ей эти сказки вслух, и теперь они снова вернулись к ней. Как оказалось, у Элинор Спарроу, которая никогда не удосуживалась читать собственной дочери, был драматический талант. Ей одинаково удавалась и роль лисички, и роль ягненка. Из нее получилась отличная принцесса, превосходный пастух и такая убедительная ведьма, что после некоторых сказок Кэтрин принимала дополнительную дозу морфина — иначе она никак не засыпала.
