Барбара Картленд - Неукротимая любовь
— Когда я была маленькой, — сказала Фортуна, — думала, что в сосновом лесу живут драконы.
— Сейчас можно скорее встретить драконов на улицах Мейфэра или во Дворце удачи, — ответил маркиз.
Она поняла, что он имеет в виду сэра Роджера Краули, и подумала, зачем он хочет сделать ей больно, напомнив о человеке, которого она всем сердцем хотела забыть.
— Вы забываете, что в сказках, — ответила она, — принцессу всегда спасает прекрасный принц!
— И какой удар для принцессы, если выясняется, что принц уже обещал свою руку другой, — фыркнул маркиз. — Думаю, в большинстве случаев так оно и было.
— И какой удар по его самолюбию, если не он, а принцесса выручает его из беды! — улыбнулась Фортуна.
— Вы думаете, что сможете выручить из беды меня? — спросил маркиз, и в его тоне не прозвучало привычного сарказма.
— Я постараюсь, — со всей серьезностью ответила Фортуна и добавила: — А что мне за это будет?
— Фу, какая меркантильность, — произнес маркиз. — Ну конечно же я отдам вам половину своего королевства!
— И я возьму ее, — засмеялась Фортуна и протянула руку.
Маркиз был вынужден признать, что она ездит верхом не хуже тех женщин, которых он знал. Он также понимал, что она старается отвлечь его от мрачных мыслей, посещавших его всякий раз, когда он приезжал в замок.
Неожиданно ему стало стыдно, и он взял ее руку и поднес к губам.
— Моя судьба — в ваших руках, принцесса! — мягко произнес он и увидел, что ее лицо вспыхнуло от радости.
— A vôtre service, monsieur![12]
Он улыбнулся, не выпуская ее руки. Несколько мгновений они ехали бок о бок, держась за руки.
Когда они выехали из сосняка, перед ними раскинулся ковер из голубых колокольчиков, а впереди расстилались зеленые с золотом поля, леса и ручейки; вдалеке петляла река. Маркиз остановил коня, и Фортуна встала рядом с ним.
— Все это веками принадлежало моей семье, — тихо сказал он. — Мы сражались за эту землю, обороняли ее от врага — врага, с которым можно было воевать и которого можно было победить. — Он помолчал. — И можно ли было предположить, что наш собственный сосед окажется способным на вероломство и обман, на такое низкое предательство?
— Да, такое трудно, очень трудно пережить, — с сочувствием произнесла Фортуна. — Но зачем же вы позволяете герцогу одержать над вами еще одну победу, причем более грандиозную, чем первая?
— Что вы имеете в виду? — спросил маркиз.
— Вы позволяете ему… губить свою жизнь, — ответила Фортуна. — Я знаю, что он забрал ваши земли и оскорбил вашу гордость, но владения не должны заслонять собой человеческую личность.
— Я понял, что вы хотите сказать, — тихо произнес маркиз, — но слишком поздно читать мне мораль, Фортуна, слишком поздно спасать меня от самого себя. Я, если вам угодно, есть то, чем меня сделал герцог. Вы ведь слышали, как меня зовут, — Молодой Дьявол — и, уверяю вас, это прозвище дано мне не зря.
— Я в это не верю, — спокойно ответила Фортуна.
Но не успел он ответить, как она вонзила шпоры в бока своей лошади и поскакала прочь от него. Маркиз медленно поехал за ней, не прилагая усилий, чтобы догнать ее. Когда они объезжали лес, Фортуна вскрикнула от удивления.
Внизу, на скрытой полянке, расположился цыганский табор. Она оглянулась на маркиза.
— Цыгане! — вскричала девушка. — Посмотрите, какие красивые у них кибитки! Я помню, что они наезжали в Литл-Уотерлес, когда я еще была ребенком. Гилли узнала от них много рецептов. Интересно, а вдруг это тот же самый табор?
— А что они делали в Литл-Уотерлесе? — спросил маркиз равнодушно, как будто его совсем не интересовал ее ответ.
— Они приезжали каждое лето и работали в поле, — ответила Фортуна. — Они собирали клубнику и горох, окучивали картошку и конечно же заготавливали сено.
Неожиданно в глазах маркиза вспыхнул огонек интереса.
— И вы думаете, что это может быть тот же самый табор? — спросил он.
— Скоро узнаем, — ответила Фортуна. — Я немного говорю по-цыгански.
Не дожидаясь маркиза, она подстегнула свою лошадь и поскакала вниз по склону холма к табору. В центре поляны, вокруг которой стояли кибитки, горел традиционный костер, над которым на треноге из веток висел большой черный котел.
Вокруг костра сидели цыганские ребятишки, ждавшие, когда будет готова похлебка, а женщины развешивали выстиранное белье.
Ребятишки вскочили на ноги, увидев Фортуну. Она огляделась и сказала одной из женщин:
— Вы ведь Баклэнды, правда? Я приезжала к вам однажды с Гилли.
Цыганка, с подозрением глядевшая на нее, радостно вскрикнула, и разом загалдевшие женщины вышли из кибиток и окружили Фортуну.
Подъехав ближе, маркиз услышал возгласы «Литл-Уотерлес» и «Гиллингхэм» и увидел, что Фортуна разговаривает с ними на их странном мягком языке, из которого он не понял ни слова. Она замолчала и улыбнулась ему.
— Это тот же самый табор, — зачем-то объяснила она. — Они из года в год останавливаются в Литл-Уотерлесе или в его окрестностях. Это их мать, Леонора, поделилась с Гилли самыми лучшими рецептами, какие у нее были.
— Спросите их, — велел маркиз, — помнит ли кто-нибудь из них Гримвудов?
Фортуна так и застыла на месте; улыбка сползла с ее губ. На мгновение маркизу показалось, что она откажется выполнить его просьбу. Но совсем другим тоном, не похожим на тот веселый, приподнятый тон, которым она говорила до этого, Фортуна задала вопрос.
Одна из женщин ответила, и Фортуна перевела маркизу:
— Они говорят, что их мать, Леонора, которая до сих пор жива, помнит Гримвудов. Они же были малыми детьми, когда Гримвуды жили здесь.
Маркиз спешился.
— Отведите меня к Леоноре, — велел он.
Цыганские мальчишки взяли коней Фортуны и маркиза под уздцы, и они в сопровождении всего табора отправились к тщательно выкрашенной кибитке, стоявшей в отдалении.
Цыганка взбежала по ступенькам и открыла дверь. Она переговорила с кем-то внутри, а затем повернулась к Фортуне и что-то сказала ей.
— Мы можем войти, — пригласила Фортуна маркиза.
В кибитке было удивительно чисто. Стены украшали узоры ярких расцветок. Медные кастрюли и лошадиные подковы были отполированы до зеркального блеска, на маленьких окошечках висели кружевные занавески.
На низкой кровати лежала Леонора Баклэнд. У нее были широкие скулы и черные глаза, присущие ее расе. Лицо обрамляли темные кудри, в ушах висели большие золотые сережки, а запястье тонкой руки, которую она протянула Фортуне, было унизано многочисленными браслетами.
— Ты помнишь меня, Леонора? — спросила Фортуна, усаживаясь на продавленный стул у кровати.
