Барбара Картленд - Английская мадонна
— Как и вы!
Теодора взглянула на него с еще большим удивлением.
— Вы в самом деле так полагаете?
— Разумеется! — ответил граф. — Я понял это сразу же, как только вы вошли в комнату вчера вечером, и это сходство стало даже более разительным, когда вы сняли шляпку и спустились к ужину в розовом платье.
Теодора снова посмотрела на полотно.
— Я думала, — тихо сказала она, — что из-за того, что так часто смотрела на эту картину и так любила ее, потому что она напоминает мне маму, я стала похожа на нее больше, чем предполагалось, когда я родилась.
— Думаю, как бы вы ни пытались, — серьезно ответил ей граф, — вы не смогли бы никак изменить овал своего лица, линию носа, загадочность глаз…
Хотя он сказал это мягко, Теодора почувствовала, что его голос будто резонирует странной дрожью внутри нее, и она ощутила, что покрывается краской от самой шеи до скул.
И от смущения торопливо сказала:
— Вы понимаете, что… папа огорчится, когда… увидит это… Может быть, лучше… пока что… не показывать ему эту картину?
— И вы можете себе представить, чтобы я остаток жизни провел, теряясь в догадках, подлинный это Ван Дейк или нет? — Взгляд графа блуждал по ее лицу, смущая ее еще больше. — Если эта картина для вас что-то значит, то для меня — тоже.
Теодора ждала продолжения, но он не стал развивать эту мысль.
— До того, как ваш отец покинет замок, я — и я настаиваю на этом — должен узнать правду!
Граф сказал это властно, словно бросал ей вызов, чтобы она возразила. И она сказала:
— Уверена, в замке много… других картин, которые нужно отреставрировать.
— Да, конечно, — согласился граф. — Но эта — для меня самая важная. Теперь предлагаю вам осмотреть Стаббса, которого мой отец, страстный любитель спорта, ценил превыше всех остальных мастеров живописи.
В замке были дюжины превосходных полотен самых известных художников в относительно неплохом состоянии. Но Теодора обрадовалась, увидев в покоях графа Пуссена. Вот он, выход! Бедный Пуссен настолько нуждался в спасении, что Теодора, едва сдерживая радость, предложила немедленно перенести его прямиком в студию, отведенную Александру Колвину для работы.
— Папа очень любит работы Пуссена, — придавая голосу особенную убедительность, пояснила она, — и я уверена, когда он увидит эту, у него сразу руки зачешутся, чтобы начать с нею работать!
Граф улыбнулся.
— Иными словами, вы его искушаете, что должен был бы делать я — в отношении вас…
— Я бы хотела подольше погостить в вашем замке, — простодушно призналась Теодора. — Я все еще боюсь, что он растворится в воздухе перед моими глазами или папу вдруг одолеет тоска по дому, и он увезет меня с собой до того, как я увижу все ваши сокровища.
— Чтобы он этого не сделал, я сволоку все картины, какие есть в замке, в место, которое вы называете «студией»! — весело ответил ей граф.
Затем, словно поняв, что она и в самом деле обеспокоена, он продолжил уже серьезно:
— Предоставьте все мне. Я позабочусь, чтобы ваш отец помог мне и тем самым порадовал вас.
— Спасибо… спасибо, — импульсивно воскликнула Теодора. — Вы очень добрый… и чуткий… и я очень… очень… вам… благодарна!
Ее глаза встретились с глазами графа, и ей почему-то трудно было отвести взгляд…
А дальше заговорщики провели, что называется, чарующие два часа за рассматриванием картин, пока граф не предложил выйти на свежий воздух.
— Вы довольно налюбовались на лошадей Стаббса! Теперь пойдемте поглядим на моих.
— О, мне уже не терпится! — охотно откликнулась на приглашение Теодора.
— А покататься? Хотите?
— Больше, чем я могу выразить! Но, боюсь, если я все же сяду на лошадь, вы меня устыдитесь.
— Почему?..
— Потому что хотя я и привезла с собой костюм для верховой езды… Но он очень старый…
— Я не думаю, что лошади будут хоть в какой-то степени против этого возражать, — весело рассмеялся граф, — а если вы боитесь еще чьего-то мнения, мы с вами можем покататься вдвоем.
— А разве так можно?
— Моим гостям позволительно делать все, что им заблагорассудится.
— Значит, завтра утром мы с вами можем покататься верхом — вдвоем?
— Если вы будете готовы к семи тридцати.
— Я встану гораздо раньше, чтобы не опоздать!
Он опять рассмеялся, на этот раз глядя на нее с умилением:
— Тогда я точно встану вовремя и буду ждать вас весь в нетерпении.
— Для меня это будет… просто чудом. Я только надеюсь… — Теодора внезапно умолкла.
Она поняла, что чуть было не сказала грубость, однако надеялась, что леди Шейла не услышит ее и не впадет в гнев. Вот уж кто расценит это как беспримерную наглость — дочь реставратора, которого позвали почистить картины, едет на верховую прогулку наедине с хозяином дома. Ужас, ужас и ужас.
Впрочем, при чем тут леди Шейла и ее мнение? Глупо лишать себя шанса покататься на, безусловно, восхитительных лошадях и отлично провести время в замке. Все, что происходит с ней в эти дни, — не повторится… Это — воспоминание на всю жизнь. Так что вперед! Не боится она никакой леди Шейлы! Но, ободрив себя этим внутренним кличем, Теодора вдруг поняла, что это неправда.
Глава 4
И вот перед ней объект искушения для Александра Колвина — картина Никола Пуссена, основоположника французского классицизма. Чеканная и ритмичная композиция, выстроенная самым выгодным для зрителя образом. Фигуры персонажей настолько живые, что, кажется, могут вот-вот сойти с картины, и до них можно будет дотронуться и заговорить с ними.
Теодора стояла в студии, глядя на изображение известных античных героев — Аполлона и Дафны, — и убеждалась все больше: картина требует огромной, колоссальной работы.
Это было одно из величайших произведений Пуссена, и она знала, что ее отец назвал бы его хорошим образцом интеллектуального наполнения коллекции.
У них в Маунтсорреле имелся Тьеполо на тот же самый сюжет и с тем же названием — «Аполлон и Дафна». Что ж, разные живописцы нередко запечатлевали на полотне одни и те же события истории и мифологии, одних и тех же героев. Взять хоть Венеру! Кто только ее не писал… Боттичелли, Джорджоне, Веласкес — и не только они писали ее: рождающейся из морской пены, спящей, перед зеркалом…
Но этим чудесным полотном Пуссена, очевидно, пренебрегали уже много лет, и Теодора понимала: нужен не один день, а возможно, и не одна неделя, чтобы вернуть ему первозданное совершенство. К чести сказать, их менее значительный в художественно-изобразительном отношении Тьеполо в Маунтсорреле — в безупречной сохранности!
