Оливия Уэдсли - Любовь Сары Дезанж
Как это ни странно, но для женщины так много означают условности, признает ли она их или нет. Женщина, принадлежащая к известному кругу, редко может отказаться от предрассудков и условностей, как бы презрительно она не отзывалась о них.
После первого хода нашей женитьбы, когда мы почувствовали влечение друг к другу, когда я, наконец, поняла все благородство этого некрасивого, невзрачного человека, когда Клод пришел к убеждению, что жизнь уже не так пуста и тосклива, как ему казалось раньше, когда он уже начал забывать о прошлом и все больше и больше стал интересоваться своей женой — он заболел. Сначала не верилось, что он заболел так серьезно. Это казалось ужасным, неожиданным и несправедливым ударом судьбы. Мы оба не хотели верить, что болезнь разовьется и Клод даже ругался и шутил по этому поводу. Но в душе мы оба знали. Я убедилась, что ему все известно, что он предвидел и боялся самого худшего.
Однажды ночью я вошла в его комнату и он не заметил меня. Он уже почти не мог двигаться. Я остановилась у дверей и увидела, что он плакал. Его лицо было искажено гримасой, как у беспомощного ребенка, испытывавшего сильную боль. Я никогда не обнимала его, но в ту ночь я обняла его, прижав его голову к своей груди. Тогда он заговорил. Он ничего не спрашивал и я ничего не сказала, но мы оба знали. Он плакал, пока не заснул на моей груди. Мы больше никогда не говорили об этом, даже когда ему стало хуже; он продолжал скрывать свои истинные чувства. Его сносили вниз и мы вместе принимали гостей. Потом он лишился речи.
Теперь я отвечу на ваш вопрос, если вы еще до сих пор не поняли меня сами. Но вы должны узнать еще одну подробность. Когда Клод лишился речи, мы оба придумали способ изъясняться знаками. Тогда он был еще при полном сознании. И мы оба предвидели будущее. Я не оставлю Клода до его смерти. Я поступаю таким образом не из чувства долга, а из чувства безграничного сострадания. Мы были верными друзьями и я останусь около моего друга до конца. Я в долгу перед ним за все, что он сделал для меня, и я хочу отплатить ему тем же. Надо испытать всю горечь и унижение таких переживаний, как мои, чтобы оценить человека, который в самый ужасный момент протянул руку помощи и помог мне забыть обо всем низком и беспросветном, что осталось в прошлом. Клод никогда не заговорил о моем безумном поступке, когда я сбежала к человеку, отвергшему меня. Я не заслуживала такого благородства, но Клод носил меня на руках. Мужчины редко поступают таким образом, даже самые лучшие из них. Не думаете ли вы после всего сказанного, что, как бы я ни была внимательна к Клоду, это все же не слишком много?
Лукан следил за тонкими струйками дыма своей папиросы. Затем он ответил:
— Я думаю, что вы великодушная женщина. Но такое чувство благодарности — преувеличено, а всякое преувеличение — коренная ошибка. И я все-таки думаю, что вы должны уехать.
Сара рассмеялась:
— Я не уеду, — сказала она мягко.
Лукан кивнул головой, встал и поклонился Саре:
— Тогда я ухожу.
Он ушел, оставив Сару одну.
Она испытывала смутное беспокойство и неясную тоску о свободе, в чем она боялась сознаться самой себе. Слова маркизы и ее взгляд, полный любви, произвели на Сару некоторое впечатление, а откровенные, почти резкие слова доктора Лукана еще больше взволновали ее, нарушив ее внешнее спокойствие, которое она приобрела, с таким трудом. Теперь, когда ушли все гости, большая красивая комната казалась ей совершенно пустой и тишина в доме пугала ее. Только там за окнами, где благоухали цветы, была жизнь, оттуда доносился шум большого города.
В доме было тихо, как в могиле. Несмотря на прекрасную обстановку, на большое количество цветов, наполнявших воздух своим ароматом, и драгоценных вещей, дом походил на могилу, из которой не было выхода. Предложение Лукана его недовольство при ее решении, ее собственные слова, воскресившее прошлое, горе и печаль ушедших дней — все это лишь углубило впечатление от слов Габриэль. Сара чувствовала себя ужасно одинокой и глубокая тоска охватила ее.
Она вздрогнула, когда позади нее раздался голос, и быстро обернулась. Лакей приоткрыл дверь, произнося чье-то имя, и вслед за этим в комнату вошел молодой человек. Он быстро направился к ней и извинился за опоздание.
Сара вспомнила, как Адриан предупредил ее, что его друг или даже кажется родственник хотел посетить ее. Это был, вероятно, Юлиан Гиз. Сара смутно помнила, что он был видным адвокатом. Она посмотрела на него внимательно, как всегда смотрит женщина при первой встрече с мужчиной, невольно заинтересованная Им. «Он довольно красив», решила Сара, разглядывая его, копа наливала ему чай. Он был высокого роста, с гладко причесанными блестящими волосами, с неправильными чертами лица; серые глаза с тяжелыми веками, резко очерченный подбородок, очень красивый рот на выразительном бритом лице.
Внезапно Гиз рассмеялся:
— Что вы подумали обо мне? — спросил он.
Сара тоже рассмеялась:
— Я думала, что у вас неправильные черты лица.
Он улыбнулся веселой мальчишеской улыбкой.
— Разрешите и мне сказать вам, что я думаю о вашем лице.
Сара нагнулась и посмотрела на него пристально и немного насмешливо.
— Пожалуйста!
Его глаза встретились с ее взором, и он опустил веки.
— На вашем лице я вижу выражение печали и… он остановился.
— И что еще? — настаивала Сара. — Вы должны окончить фразу.
— Вы моложе, чем мне казалось раньше, и у вас необыкновенно правильные черты лица.
Затем они заговорили о книгах, о театре, об Адриане и Габриэль. Где то пробили часы. Гиз поднялся.
— Я пришел с опозданием и невольно засиделся слишком долго. У вас было много гостей сегодня днем? Я не мог придти раньше. Вы, наверно, устали?
— Ничуть, — ответила Сара, — ведь вся моя жизнь проходит таким образом: приемы у меня, балы у друзей, театры, званные обеды. Никакого другого занятия, никакой серьезной работы! Иногда тоскуешь по какому-нибудь труду.
— Иногда! — повторил Гиз, улыбаясь. — Вы не цените всю прелесть полной свободы. Это так облегчает жизнь! Подумайте только! Быть совершенно свободной, ничем не связанной, не признавать никаких обязанностей.
Направляясь к выходу, он внезапно умолк и вдруг неожиданно заявил:
— Как например люди вроде меня, старающиеся достигнуть определенной цели. Жизнь для них становится тюрьмой.
— Разве это тюрьма? — сказала Сара, глядя на цветы в саду, над которым простиралось серебристо-голубое вечернее небо. — Ведь теперь весна.
Гиз обернулся к ней и улыбнулся:
— Вы правы. Теперь весна. День, проведенный мной в залах суда, показался мне нескончаемым, потому что на дворе так ярко светило солнце. Я сознаюсь вам в этом, хотя вы наверно считаете, что адвокату в тридцать лет не подобает испытывать подобные чувства. Но мне надо уходить. Я и так уже слишком задержался.
