Анри Ренье - Ромэна Мирмо
Он перестал на них смотреть. Вдруг трубные звуки снова привлекли его внимание к сцене. Она была пуста. Плясуньи исчезли. Тимолоорский султан, окруженный свитой, направлялся в глубь театра. Спектакль был окончен. Грянули аплодисменты, за которыми последовали шумные клики; потом началось беспорядочное отступление. Шагали через стулья; торопились, толкались. Публика спешила к выходу с такой же стремительностью, с какой она старалась войти. Видя эту давку, месье Клаврэ предложил переждать тех, кому не терпится. Ему стало как-то грустно.
— Тебе не кажется, Андрэ, что эта пустая сцена напоминает погасший очаг? Эти крошки были очень милы. Они были похожи на золотые огни. Смешные маленькие женщины, что они будут думать, когда вернутся к себе на родину?
И месье Клаврэ мысленно провожал путешественниц. Скоро пароход понесет их по знойным морям. После долгих дней пути они пристанут к родному острову, и двери священной пагоды захлопнутся за ними навсегда. Еще несколько лет они будут плясать, потом их гибкие руки и ноги потеряют проворность, их легкое тело иссохнет, золотая тиара закачается на трясущейся голове, и им придет конец как всему на свете, потому что жизнь коротка и время проходит раньше, чем мы успеваем осуществить наши мечты. Так бывает везде и со всеми, так будет и с этими маленькими плясуньями с острова Тимолоор, и с каждым из зрителей, рукоплескавших их тоненьким, подвижным призракам, экзотическим и золотым!
Месье Клаврэ, Андрэ и Пьер де Клерси вышли последними из садового театра. На широкой прогалине Кателанского луга было еще рассеяно немало народу, но ядро толпы уже разошлось. Издали доносился шум экипажей и гудение отъезжающих моторов. Перекликались голоса. От лужайки подымался запах теплой травы, и очертания деревьев, освещенных фонарями, выступали на звездном небе.
— Настоящая восточная ночь! Слов нет, лето старается для Тимолоорского султана, но пора и домой. Как тебе кажется, Андрэ? Мадам де Вранкур, должно быть, уехала.
Пьер де Клерси не слушал того, что говорил месье Клаврэ. Он уже некоторое время следил за молодой женщиной, которая переходила от группы к группе, словно ища кого-то. Лица ее Пьер не видел, но его поразило особое изящество всего ее облика. Она была в шляпе с цветами и широком развевающемся пальто. Когда она подошла ближе, у Андрэ де Клерси вырвалось удивленное восклицание, на которое отозвался веселый и открытый смех.
Месье Клаврэ обернулся:
— Да ведь это Ромэна Мирмо!
— Она самая, дорогой месье Клаврэ. Да, Ромэна Мирмо, собственной персоной. Сознайтесь, что вы не ожидали встретить ее здесь сегодня? И вы тоже, не правда ли, месье де Клерси?
Мадам Мирмо подошла, смеясь, с протянутой рукой. Она продолжала:
— Да, я приехала сегодня утром из Марселя, куда меня доставил третьего дня бейрутский пароход. И так как морем мы ехали отлично, а в вагоне я все время спала, Берта де Вранкур пригласила меня с собой на этот праздник в Булонском лесу. Я, разумеется, согласилась; но только вот я отвыкла от толпы и потеряла Берту из виду в этой толкотне. Что вы хотите, я стала чем-то вроде гаремной женщины за пять лет восточной жизни… Ведь это с вами ваш брат, не правда ли, месье де Клерси?
Пьер де Клерси поклонился. Он продолжал рассматривать мадам Мирмо. Она была не очень высокого роста, но стройна и хорошо сложена. У нее было тонкое лицо, нос с горбинкой, крупный и грациозный рот, темно-голубые глаза и цвет лица как у блондинки, хотя волосы у нее были почти каштановые, с легкими рыжеватыми отливами. Голос у нее был мягкий, чуть-чуть глухой. Мадам Мирмо отвечала месье Клаврэ, который спрашивал ее о муже. Месье Мирмо чувствует себя отлично. У него отпуск, и он уехал из Дамаска[7] в довольно длинное путешествие по Персии. Так как она не должна была его сопровождать, то ей захотелось побывать тем временем в Париже, и она приехала неожиданно, никого не предупреждая. Она остановилась в отеле Орсе.
Месье Клаврэ предложил проводить ее дотуда, но тут подоспел месье де Вранкур.
Это был пухлый человечек, с брюшком, на коротких ножках, с недостаточно длинными руками. Он издали замахал ими:
— Наконец-то я вас нашел! Мы вас ищем повсюду уже целый час. Берта беспокоится. Она вас ждет в автомобиле. А, это вы, Клерси? Жена делала вам отчаянные знаки, но вы не желали нас видеть. Ах, здравствуйте, месье Клаврэ! Здравствуйте, юноша!
Он пыхтел, вытирал лицо платком, поправлял пенсне на потном носу, потому что был чрезвычайно близорук. Мадам Мирмо извинялась. Их с Бертой разъединила толпа.
Месье де Вранкур накрыл свою лысую голову шляпой:
— Это ничего, уверяю вас… Может быть, мы пойдем к Берте?
Молодая женщина повернулась к месье Клаврэ, чтобы проститься. Месье Клаврэ запротестовал:
— Но мы же все проводим вас и засвидетельствуем свое почтение мадам де Вранкур.
Оставалось еще только несколько экипажей, и автомобиль Вранкуров отыскали без труда. Мадам де Вранкур долгим пожатием руки приветствовала Андрэ де Клерси и, когда месье де Вранкур захлопнул дверцу, послала ему еще нежный прощальный знак. Мадам Мирмо поклонилась тоже. Пока автомобиль трогался, Пьер де Клерси еще раз увидел ее нежный профиль с горбинкой. Он проводил глазами убегавший низко над землею фонарь, пока тот не скрылся, и затем вернулся к брату и месье Клаврэ.
Кучер Жозеф крепко спал на козлах, поджидая господ. Пришлось его будить. Виктория покатила, увлекаемая рысцой старой лошади. Булонский лес был почти безлюден. Когда коляска выехала к озеру, от деревьев повеяло мягкой ночной прохладой. Вода мерцала меж стволов. Все трое молчали. Месье Клаврэ вспоминал маленьких золотых танцовщиц. Они казались ему уменьшенными, крохотными, словно они уже достигли своего далекого острова. Андрэ де Клерси о чем-то думал, а Пьер тихо повторял: «Ромэна Мирмо, Ромэна Мирмо».
И это имя отдавалось в его уме с какой-то особой, таинственной звучностью…
II
Месье Антуан Клаврэ жил в Париже, на улице Тур-де-Дам, в доме, где он родился и где ему, по всей вероятности, суждено было умереть, подобно тому как в нем умерли его родители, месье Жюль Клаврэ, его отец, директор департамента в министерстве культов, и Эрнестина Клаврэ, его мать, рожденная Тюилье. И Тюилье, и Клаврэ были старые парижские фамилии, принадлежавшие к крупной служилой и торговой буржуазии. Таким образом, ничто, казалось бы, не предрасполагало молодого Клаврэ к тому, что стало для него основным влечением в жизни.
Действительно, Антуан Клаврэ с детских лет питал страсть к путешествиям. Откуда взялась у него эта страсть? Он сам этого не знал, но чуть ли не с той самой поры, докуда простирались его воспоминания, он помнил себя читающим книги об экспедициях, рассказы о приключениях и открытиях, перелистывающим атласы, карты. У него все еще хранилась большая карта полушарий, которую ему подарил отец, когда ему было лет девять или десять, и вожделенное обладание которой было одним из самых сильных наслаждений его жизни. Наряду с картой он также бережно хранил растрепанный, затасканный, испачканный — столько раз он читался и перечитывался — экземпляр «Робинзона Крузо». Эта карта полушарий и этот «Робинзон» были, по его словам, единственными предметами, которые ему хотелось бы взять с собой в могилу, когда придет время окончательно вернуться в ту самую землю, по которой он столько постранствовал в своем воображении!
