Кэтрин Харт - Ослепление
– Дай я вначале найду галстук, – сказал Фредди. – Проклятая удавка опять куда-то испарилась.
– Наверное, завалилась под кровать, – предположила Люсиль, повергая Андреа в ужасную панику. Слава Богу, Фредди уже успел извлечь галстук из груды скомканных простыней, а Андреа кое-как перевела под кроватью дух.
Наконец парочка была полностью одета, и Люсиль сказала:
– Выходи первым, милый, – и несколько смущенным тоном добавила: – И если тебе попадется навстречу Харольд, скажи ему, что я сию минуту спускаюсь.
Не успела она закрыть рот, как из дальнего конца коридора донесся голос Харольда:
– Люсиль? Где ты, дорогая? – и они услышали, как в соседней спальне открылась и захлопнулась дверь – видимо, сей джентльмен всерьез был намерен разыскать свою беспокойную половину. – Люсиль, – раздался его голос совсем близко.
– Ох, Боже правый! – шепотом воскликнула Люсиль. Она тихонько хихикнула. – Это же Харольд! Так я и знала, что когда-нибудь это случится!
– Прекрати идиотский смех, ненормальная, – шикнул на нее Фредди, встряхивая Люсиль так, чтобы она пришла в чувство. – Дай мне подумать, как нам унести отсюда ноги и не попасться!
Голос Харольда раздавался уже в гостиной, смежной со служившей им укрытием спальней.
– Быстро! Полезай под кровать! – скомандовала Люсиль.
Андреа чуть не задохнулась, стараясь подавить невольное восклицание. Эти двое похотливых идиотов ничего не придумали лучше, как воспользоваться теперь ее убежищем, и ее нервы грозили не выдержать такого потрясения. Будь же они прокляты! Если только Фредди посмеет сунуться под кровать, она просто врежет ему кулаком по носу!
– Нет, я придумал кое-что получше, – сказал Фредди, которому, по счастью, пришла в голову иная мысль. Он подтолкнул Люсиль к двери спальни. – Почему бы тебе не выйти отсюда первой, отвлечь старого рогоносца поцелуем и утащить подальше отсюда?
– Но моя прическа! – прошептала Люсиль. – Она же в беспорядке.
– По крайней мере она не в таком беспорядке, как простыни на кровати, и не дай Бог твоему мужу их увидеть, – возразил Фредди.
Люсиль не нашлась, что ответить, и подчинилась. Она выскользнула в коридор, сразу захлопнув за собой дверь. Ее звонкий голос стал удаляться:
– Харольд! Ну разве можно быть таким приставучим! Неужели я не могу отправиться в туалет так, чтобы ты не волочился за мною хвостом! Ты знаешь, как я тебя люблю, но в конце-то концов всему есть предел! А теперь давай поспешим, чтобы извиниться перед президентом и миссис Грант. Боюсь, что тушеная утка была чересчур жирной: у меня расстроилось из-за нее пищеварение.
Лишь только Фредди убедился, что супруги покинули коридор, он тут же выскочил из спальни. И лишь через довольно долгое время Андреа наконец отважилась выбраться из-под кровати. Поймав свое отражение в зеркале, она уныло скривилась. Ее прическа была явно в гораздо большем беспорядке, чем у любвеобильной Люсиль. Те пряди, которые она отцепляла от пружин, сбились в какой-то колтун, а белокурые локоны собрали всю пыль, бывшую под кроватью, и Андреа казалась внезапно поседевшей.
– Хотела бы я знать, известно ли миссис Грант о том, какие нерадивые у нее горничные? – пробормотала, обращаясь сама к себе, Андреа. – Наверное, придется послать ей анонимное письмо по этому поводу.
Кое-как распутав колтун и очистив пыль, Андреа бросила взгляд на скомканные измятые простыни на кровати.
– А кроме того, в Президентском дворце могли бы обзавестись кроватями поприличнее!
Скорее машинально, чем осознанно, просто из врожденной привычки опрятности, Андреа принялась наводить порядок на разворошенной кровати. И тут в глазах что-то блеснуло.
– Вот это здорово! Что это такое? – тихонько воскликнула она, наклонилась и вытащила из складок простыни чудесную золотую заколку для волос. Судя по всему, она выскочила из прически Люсиль во время любовной сцены.
Лукавая улыбка засветилась в фиалковых глазах Андреа, и они засияли так, что с ними ни в какое сравнение не шли крупные аметисты, помещавшиеся в филигранной работы орнаменте, украшавшем заколку.
– Вряд ли леди будет предпринимать активные розыски вещи, утерянной при столь пикантных обстоятельствах. Будем считать это справедливым вознаграждением за те муки, которые мне пришлось пережить. Любой, кто перенес подобные неудобства, вправе требовать за них компенсации!
Десятью минутами позже Андреа присоединилась к Мэделин Фостер, своей старшей подруге и хозяйке, которая оставалась внизу, в небольшом концертном зале. К великому облегчению, Андреа обнаружила, что программа концерта только началась. Более того, никто не заметил ее несколько затянувшегося отсутствия.
Однако последнее предположение оказалось неверным – Андреа поняла это, как только Мэдди наклонилась к ней, тихонько пожала руку и прошептала:
– Я знаю, что ты не очень любишь оперу, дорогая, но выступавший нынче вечером тенор был очень хорош. Если бы ты осталась со мной, ты бы тоже получила истинное удовольствие.
– Но ведь тогда бы я была обречена слушать и сопрано, – мягко возразила Андреа. – А эти высокие звуки травмируют мои барабанные перепонки. Кроме того, я не в силах смотреть на эти ее… сокровища!
– Должна признать, что я тоже была во время ее партии в несколько растерянных чувствах, – хихикнув, отвечала Мэдди. – Я все пыталась угадать, что случится, если поставить ей на грудь бокал вина с желтком. Свалится ли он от вибрации во время пения или устоит?
– Мэдди! Веди себя прилично! – смеясь, прошептала Андреа.
– Да, ты права, но ведь я уже достаточно стара, чтобы окружающие снисходительно относились к моим причудам. Тогда как ты не можешь себе позволить таких штук. В этом заключается главное различие между нами. И поэтому тебе необходимо следить за своими манерами, тогда как я могу себе позволить некоторую вольность. Не забывай об этом, Андреа, – напомнила она.
Мэдди была права. Дожив до семидесяти восьми лет, она могла себе позволить вести себя так, как ей нравится. И хотя окружающие считали ее излишне эксцентричной, они не могли не признать, что тем не менее она остается самой милой, самой отзывчивой дамой, какую только видел свет. У Мэдди было больше друзей, чем она была в состоянии припомнить, и она уже утратила счет тем из них, которых ей было суждено пережить. Каждый год добавлял немного путаницы в ее речь, немного рассеянности в ее мысли – и неизменно увеличивал ту мистическую мудрость, которая на первый взгляд казалась просто очередной странностью ее и без того неординарного, возможно, устаревшего, взгляда на жизнь. Она обладала тем редким, несравненным обаянием, к которому не может остаться равнодушным ни один человек – будь то король или простолюдин. Все, кто знал Мэдди, обожали ее.
