Пьер Мариво - Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***
Однако самый противоречивый, динамичный, живой герой романа — это, конечно же,— Марианна. Будучи от природы неординарной личностью, она к тому же эволюционирует от героини авантюрно-бытового романа к героине романа испытания. Поначалу, особенно в двух первых частях, Марианна не столько выявляет, сколько оправдывает «эгоистические» мотивы своих стремлений, стараясь придать им видимость светской благопристойности. Применяясь к обстоятельствам (разумеется, до известных пределов), она ищет приемлемые с нравственной точки зрения оправдания своей жажды успеха, любви, счастья. Глубинным мотивом ее поведения остается стремление добиться обеспеченного и независимого положения — выйти замуж по любви за знатного и состоятельного молодого человека, а чтобы обратить на себя его внимание, надо хорошо выглядеть, прилично и со вкусом одеваться и т. д. и т. п. Марианна не заблуждается относительно истинных намерений де Клималя, однако поначалу вынуждена делать вид, что доверяет ему. Если бы она призналась себе, что де Клималь одаривает ее в расчете на ее благосклонность, что он попросту покупает ее своими подарками, ей пришлось бы, сохраняя верность своим представлениям о нравственности, незамедлительно и самым решительным образом расстаться с ним. Но Марианна молода и красива, она не отказывается от надежды выйти замуж за молодого дворянина... Поэтому на протяжении всего развернутого эпизода читатель не единожды задается вопросом: как долго сможет Марианна делать вид, что ее настойчивый «благодетель» желает ей лишь такого счастья, какого может пожелать своей дочери благонравный отец?
Кульминацией этой затянувшейся неопределенности становится сцена в карете, когда де Клималь пытается поцеловать Марианну как влюбленный, а она принимает от него ласку как от покровителя.
В традициях авантюрно-бытового романа Мариво поэтизирует усилия личности — яркой, энергичной, предприимчивой, жизнелюбивой. Провиденциальная вера писателя в конечную доброжелательность мира определяет принцип авторского отбора и соотнесения композиционных элементов. Мариво так отбирает и располагает события, что возникающие перед Марианной препятствия преодолеваются ею без ущерба для ее нравственного чувства. Магией художника он исправляет действительность, продлевая жизнь литературному жанру — авантюрно-бытовому роману: когда Марианна рискует вновь оказаться на улице без средств к существованию, ибо затянувшаяся игра с де Клималем близится к развязке, случайность в образе автора дарует ей долгожданную встречу с Вальвилем. В его особняке Марианна демонстрирует мастерство прирожденной актрисы, не впадая в преувеличения, которые позволили бы уличить ее во лжи. Эпизод построен на умолчаниях и глубокомысленных недомолвках, которые, по существу, скрывают от Вальвиля истинное положение вещей, однако интерпретируются им в желательном для Марианны смысле: Вальвиль все объясняет ее целомудренной скромностью.
До своей встречи с Вальвилем Марианна считала де Клималя «только лицемером» и думала: «Пусть себе будет кем угодно, все равно ничего он от меня не добьется». Однако «после нежных речей племянника, молодого, привлекательного и любезного кавалера» Марианна может позволить себе не церемониться с назойливым ухажером и отослать ему через Вальвиля деньги и подарки: благородный жест, тщательно выверенный, представит ее в выгодном свете перед Вальвилем, мнением которого она теперь весьма дорожит.
Но начиная с третьей части Марианна принимает важное для себя решение. Она выбирает достоинство, противопоставляя его жизни — игре случая, чему-то суетному, преходящему, относительному: «Наша жизнь, можно сказать, нам менее дорога, чем мы сами,— то есть чем наши страсти. Стоит только посмотреть, какие бури бушуют порою в нашей душе, и можно подумать, что существование — это одно, а жизнь — совсем другое».
Душа и бушующие в ней страсти превращаются в экзистенциальную ценность, наполняют жизнь героини трудноопределимым содержанием именуемым талантом. Эта особого рода одаренность позволяет Марианне занять самостоятельную позицию по отношению к обыденному сознанию, погруженному в «заботы суетного света». Талант идет рука об руку с честностью, правдивостью, благородством. Он помогает героине обрести относительную независимость от обстоятельств.
Однако в этом повороте сюжета намечается существеннейшее для романа XVIII века противоречие между авторским намерением и самостоятельным значением сюжетной ситуации. Автор от души желает героине успеха и часто приходит ей на помощь, к счастью, пока без особого ущерба для жизненной достоверности. «Совершенно очевидно,— замечает, например, современный исследователь творчества Мариво Марсель Арлан,— что в то время, как Мариво анализирует и объясняет свою героиню, выявляя скрытый механизм ее душевной жизни, психолог и моралист трудятся в ущерб романисту, ибо под термином «романист» я имею в виду писателя стендалевского типа, который ни на мгновение не выпускает из поля зрения того, что составляет неповторимое своеобразие его персонажей»[2].
Это внутреннее, всего лишь намечающееся нарушение законосообразности логики характера и логики жизни располагает роман Мариво у истоков двух романных традиций. Одна из них, которую можно было бы назвать традицией романа испытания[3], разрабатывает тему стойкости героя, противопоставляющего наработанное содержание своего внутреннего мира нивелирующим и обезличивающим обстоятельствам. Такова проблематика «Истории госпожи де Люз» Шарля Дюкло, «Истории одной современной гречанки» Антуана Прево, «Монахини» Дени Дидро, романов Юлии Крюденер и Коттен Софи Ристо, «Атала» Шатобриана.
Другая, антивоспитательная традиция, напротив, воссоздает этапы моральной деградации героя, вверившегося демонизму «жизни как она есть». Таковы романы Кребийона-сына «Заблуждения сердца и ума», Пьера Жана Батиста Нугаре «Развращенная поселянка», Ретифа де Ла Бретона «Совращенный крестьянин» и «Совращенная крестьянка», романы маркиза де Сада, некоторые образцы «готического», а также «демонического» романа романтизма.
Как и «Удачливый крестьянин», роман «Жизнь Марианны» остался незавершенным. Потому ли, что концовка ничего уже не прибавила бы к сложившемуся характеру героини и лишь отдала бы дань авантюрно-бытовой традиции, позволив читателю порадоваться за «сиротку», обретшую наконец свое место в жизни? Потому ли, что для того типа любовно-психологического романа, создателем которого по праву считается Мариво, любая положительная концовка превращается в пародию на сверхожидания, превосходящие даже самую головокружительную карьеру? Так или иначе, но в ряду дошедших до нас немногочисленных продолжений то, что принадлежит перу Мари Жанне Риккобони (1714— 1792),— наилучшее. И не только потому, что, полностью опубликованное в 1765 году, оно вызвало положительный отклик современников. Мадам Риккобони, написав не окончание, а продолжение «Жизни Марианны», обрывающееся на полуслове, воспроизвела не столько повествовательную манеру, сколько самый дух романа Мариво, поэтизирующего непрерывный процесс борьбы героя за ценность, куда более достойную, чем та, которую прославляли предшествующие романные традиции,— становление человеческой личности.
