Евгения Марлитт - Двенадцать апостолов
Весь класс прозвал новую ученицу «цыганенком». Это прозвище злило девочку, она сжимала зубы от злости и топала ногами. Когда, после классов, она возвращалась домой, то целая толпа школьников бежала за нею с криком и смехом; спасаясь от них, девочка, как затравленный зверек, карабкалась на какой-нибудь высокий камень, закрывала лицо худенькими ручками и стояла совершенно неподвижно. Шалуны дергали ее за платье, обливали водой, а она все не трогалась с места, и только быстро вздымавшаяся грудь выдавала ее волнение. Наконец кто-нибудь из прохожих освобождал ее от мучителей и прогонял их по домам. Со стороны учителей девочка тоже не встречала защиты. Они не чувствовали симпатии к этому странному существу. Когда к ней обращались с вопросом, она дико смотрела на спрашивающего, и только угрозами и строгостью можно было добиться от нее ответа. Правда, ее ответы поражали быстрым понимаем пройденного в классе и доказывали блестящие способности и память, но ее резкий, неприятный выговор и жесты, которыми она сопровождала свои ответы, вызывали хохот в классе.
II.
Прошло около двенадцати лет с того памятного дня, когда маленькая сирота покинула родной край и переступила порог скромной квартиры своей тетки. Здесь собственно и начинается наш рассказ.
Был Троицын день. Большой колокол могучим, протяжным звоном оглашал окрестность. На узкой уличке, идущей к монастырю, показалась фигура незнакомого молодого человека. Очевидно, незнакомца привлек сюда этот благовест, и он стоял, охваченный красотой этих гармоничных звуков. Две старушки, одетые по праздничному, направлялись к церкви и, проходя мимо незнакомца, поклонились ему. Из окошек высунулось несколько любопытных голов, женщины оставили свой кофе, чтобы посмотреть на странного незнакомца. Однако молодой человек не замечал возбуждаемого им любопытства, он не отрывал взора от башни, с которой неслись волнообразные звуки колокола. Он медленно направился к садику на городской стене. Там, в тени каштанового дерева, скрываясь от жгучих лучей солнца, он неподвижно внимал этим звукам. Но вот легкое дуновение ветерка принесло к его ногам листок бумаги, очевидно снесенный со стены, и в ту же минуту мимо него, как тень, неслышно промелькнула женская фигура и скрылась в открытом окне. Он успел заметить красивое очертание головы с массой черных волос, красивую обнаженную руку, которая захлопнула за собою окно; в этом движении было столько грации, а фигура, скрытая за окном, была так стройна и гибка, что восторг выразился на лице молодого незнакомца, и он жадно не отрывал взора от ряда окон с белыми занавесками; но теперь он видел за ними только острый профиль «Стрекозы» с очками на носу, склоненный над своим молитвенником.
Молодой человек поднял листок бумаги, лежавший у его ног. На нем смелой рукой была набросана карандашом женская головка со светло-золотистыми волосами, чисто немецкого типа, но в неаполитанском головном уборе. Очевидно, этот листок порывом ветра снесло с каменного стола наверху стены; там, на этом столе, еще лежали разные бумаги и книги. И этот импровизированный садик на стене, наполненный сладким ароматом цветов, над которыми кружились пестрые бабочки и жужжали трудолюбивые пчелки, и эти книги, говорящие о высшем умственном развитии – все здесь казалось каким-то сказочным мирком среди окружающих его убогих, полуразвалившихся домиков.
Колокол, пред тем как смолкнуть, звучал все громче. Незнакомец опять посмотрел на колокольню. Теперь в узком отверстии башни он увидел ту же женскую фигуру, которая за минуту пред тем промелькнула мимо него. Быстрыми шагами, обогнув монастырь и церковь, он стал подниматься по ветхим ступеням лестницы на колокольню. Дойдя до верха, он остановился: пред ним на подоконнике, со сложенными на коленях руками, сидела поразившая его молодая девушка. Овальное окно с резными украшениями составляло как бы раму; на темно-синем фоне неба, сливавшегося на горизонте с нежно-фиолетовыми очертаниями гор, вырисовывался правильный профиль безупречной чистоты линий, одухотворенный чудным выражением.
Взгляд незнакомца словно магнетизировал девушку, так как она вдруг повернула голову в его сторону. Взоры ее широко открытых черных глаз остановились на минуту на нем с таким выражением, словно он явился из царства теней; она порывисто вскочила с окна и, закрыв лицо руками, заметалась между гудящим колоколом и стеной; казалось, она в своем смятении ударится о колокол и разобьется. К ней подбежал старик и, схватив ее за руки и стараясь покрыть своим голосом звон, громко крикнул ей что-то в самое ухо. Она вырвалась от него и, отвернувшись от незнакомца, с быстротою молнии сбежала с лестницы и скрылась в царившем там мраке.
Воздух потрясали последние могучие удары колокола; вскоре они перешли в более слабые, неправильные звуки, затем и эти последние легким шепотом пронеслись в воздухе и замерли. Печально и безмолвно висели теперь колокола с подвязанными языками. Долго еще после того, как они умолкают, все кажется, что из них исходит невидимая жизнь, точно души замерших звуков стучатся в человеческие сердца.
Звонари между тем спускались с колокольни, надевая на ходу свои сюртуки. Старик, только что говоривший с девушкой, почтительно обнажил свою убеленную сединами голову пред незнакомцем и добродушно улыбаясь, спросил:
– Чем это вы, господин, так обидели Линочку, что она убежала как потерянная? Ее чуть не убил колокол!
– Разве я, Яков, похож на страшного преследователя? – со смехом сказал молодой человек.
– Как? Вы знаете меня? – удивился старик, пристально вглядываясь в лицо незнакомца и прикрывая ладонью глаза от яркого света, чтобы лучше рассмотреть его.
– Значит, я лучше помню своих старых друзей, чем вы. Разве я могу забыть человека, который прощал все мои детские шалости, который тряс для меня яблони, сажал меня с собой на лошадь, когда ездил на реку купать ее? – и, говоря это, молодой человек ласково протянул старику руку.
– Боже мой! – воскликнул тот. – Можно ли стать таким слепым! Ох, старость, старость!… Вот неожиданная радость! Не думал, что мне приведется на старости лет увидеть молодого господина Вернера! Какой вы стали высокий да красивый!… Ах, если бы ваша покойница – матушка могла теперь полюбоваться вами!… Разве вы теперь в наших краях будете жить?
– Пока да, думаю пожить здесь. А скажите-ка мне, кто была эта девушка, которая сидела здесь на окне?
– Это – Линочка, племянница нашей «Стрекозы».
– Что? Неужели это – «цыганенок»?
– Вы еще помните это?! Да, злые ребятишки так окрестили Линочку. Но из этого «цыганенка» вышла прекрасивая девушка. Люди не замечают ее красоты, потому что она все прячется ото всех, да в бедной одежде красота и незаметна. У нас находятся даже такие глупцы, которые говорят, что у нее в голове не совсем все в порядке. Правда, она заводит такие речи, что наш брат и не понимает ее, но это не значит, что она – сумасшедшая. Знаете, – продолжал старик, проведя большой мозолистой рукой по глазам, – ведь она, бедняжка, росла круглой сиротой, без отца, без матери. Бывало прежде, когда она заходила ко мне на колокольню, я вовсе не замечал ее, – так тихо сидела она себе в уголке. Но однажды я увидел, как она приложила свою головку к колоколу, который только что отзвонил, и гладила и ласкала его, словно любимого человека. Это очень тронуло меня. Я подошел к Лине и заговорил; она со страхом посмотрела на меня и как испуганная кошка, со всех ног бросилась вниз по лестнице. Потом она понемногу привыкла ко мне, и мы стали друзьями. По воскресеньям жена приносит мне сюда мой кофе, и мы пьем его вместе с девочкой.
