Джилл Барнет - Унесенные страстью
Детство Эми было особым миром – миром, который внезапно, в одно трагическое мгновение, рухнул. Потому что, когда ее родители умерли, тот мир, который она знала, погиб вместе с ними.
Эми осталась на попечении опекунов – людей деловых, практичных, распоряжавшихся ее состоянием и совершенно чужих ей. Отец ее, быть может, и доверял им, но для нее они были не более чем представителями закона, которые не могут понять, что значит для молоденькой девушки внезапно остаться совершенно одной в целом мире. Вот они и отправляли ее в Мэн каждое лето в июне.
Эми замолкала, робела и чувствовала себя не в своей тарелке всякий раз, как попадала в большую компанию, особенно в общество, которое каждое лето бежало от жары и тесноты переполненных городов на востоке страны к приволью и прохладе побережья Мэна. Для них ценность представляли только капиталы в банке, имущество – все, что имело определенную стоимость; критерием всего были деньги. Главным было имя, «марка» – шла ли речь о старинном, почтенном семействе или о модном, дорогом туалете.
Эми всегда отличалась от окружающих – ведь те были на месте, в своей стихии, они были неотъемлемым ее дополнением, словно гостиная, декорированная изящно, в мягких, пастельных тонах. Эми среди них чувствовала себя чужой, словно ярко-красное пятно в комнате среди приглушенного бледно-розового.
И все-таки что-то, как будто по волшебству, изменилось после катания на лодке среди ярко-алых цветов в тот чудный июньский день. Эми словно бы стала частичкой кого-то. Исподволь, постепенно она вновь начала обретать прежнее ощущение надежности, защищенности. И сердцем и умом она верила, что имя де Пайстер поднимет ее в глазах окружающих, смоет с нее печать буржуазных, не так давно заработанных капиталов. Она больше не будет кричащим ярко-красным пятном. Благодаря Уильяму, прекрасному, сильному Уильяму, Эми скоро приобретет бледно-розовый цвет, такой же приглушенный, изящный, как и у всех окружающих.
Для нее дни, подобные этой последней субботе августа, были точно искры, рождавшие те удивительные события, которые в корне меняют всю жизнь человека. В такой же день, как сегодня, одно из заветных желаний Эми исполнилось.
Девушка с неохотой отвернулась от теплых солнечных лучей и взглянула на море – сине-зеленое и спокойное. Там, далеко, на самом севере, темным силуэтом на фоне васильково-синего неба выделялся остров. На мгновение этот суровый скалистый остров показался ей сказочным замком – громадным, темно-серым, величественным. Эми представила, как рыцари на белых конях объезжают его в поисках ужасных чудовищ, надеясь поразить их ради прекрасной дамы.
Правда, единственными чудовищами, которых когда-либо видела Эми, были яркие, похожие на маленьких драконов стрекозы с прозрачными крылышками, сновавшие сейчас вокруг нее. Они носились в августовском воздухе, потом ныряли вниз по склону холма в заросли голубики. Девушка пошла вслед за ними мимо вьющихся роз, чьи стебли образовали живую изгородь и приманивали пчел, которые кружились перед ней, словно маленькие яркие огоньки.
Неподалеку, в высоких ивах, чьи тонкие стволы были густо увиты плющом, Эми услышала звонкую песню скворца, а зяблики перелетали с ветки на ветку, и их лазоревые перышки словно бы таяли в этом удивительном небе.
Тихонько напевая, девушка опустилась на колени у высоких кустов, где дикая голубика была такой спелой и сочной, что стоило прикоснуться к ней пальцами – и ягоды сами так и падали в подставленную ладонь. Эми качнула две веточки с гроздьями ягод.
Точно жемчужины с нитки, ягоды голубики – белые, как будто покрытые изморозью, – посыпались ей в ладони. Она подержала их какую-то долю, секунды, не утерпела и отправила всю горсть в рот. Щеки ее оттопырились, как у мыши, нашедшей рождественский пудинг.
Эми проголодалась; она так торопилась за ягодами, боясь, как бы другие ее не опередили, что не успела съесть утром ни крошки.
Стоя на коленях на мягкой, чуть влажной земле, девушка набрала еще ягод и опустила их в плетеную ивовую корзинку, стоявшую рядом с ее снятыми чулками и туфельками. В считанные минуты корзинка наполовину наполнилась, и Эми углубилась в заросли; в листве видны были только ее босые, испачканные в земле ноги.
Мужские голоса и хруст сапог по гравию заглушили песню скворца и тихое жужжание стрекоз и пчел. Эми замерла, услышав смех, она не знала, заговорить ей или затаиться. Сквозь густую листву ей ничего не было видно, кроме нескольких пар мужских ног.
– Просто не представляю, что может быть хуже, Энд. Даже я не смог бы такого вынести.
У Джонатана Уинтропа был резкий, высокий голос, и Эми тотчас же узнала его, а «Энд» – это, конечно, Эндрю Билл. Оба были друзьями ее Уильяма. Девушка, тихонько прислушиваясь, сосчитала ноги, видневшиеся сквозь листья. Мужчин было шестеро.
– Еще и не то можно вытерпеть... за такие-то деньги, – заметил один из них, и мужчины опять рассмеялись.
– Я бы лучше заточил себя на остров Эрент с этой бандой диких шотландцев, чем повесить такое ярмо на шею.
– Шотландская клетка совсем не идет тебе, Энд. – Снова взрыв смеха. – К тому же твоя семья не нуждается в этих миллионах.
– Даже если бы и нуждалась, вряд ли я сгодился бы на роль жертвенного агнца.
– Еще как бы сгодился! Если бы ты так же нуждался в деньгах, как Уильям...
Эми так и застыла, догадавшись наконец, что они говорят о ней. Она затаила дыхание, прислушиваясь.
– И когда же наш жертвенный агнец, или, скорее, баран, пойдет на заклание?
Новый взрыв хохота.
– Где-нибудь в декабре.
– В декабре, – хмыкнул кто-то. – Декабрь – это длань Господа, удушающая де Пайстеров.
– А теперь повтори это быстро шесть раз.
Эми сидела в своем укрытии, почти физически ощущая, как все в ней увядает и меркнет, точно все ее надежды и счастье утекали по капле, пока не осталось ничего, кроме пустой оболочки. Мужчины опять засмеялись, обыгрывая еще раз последнее оскорбление. Щеки девушки вспыхнули от стыда.
– Знаешь, как говорится, ты можешь жениться на женщине ради денег и секса и все-таки любить... Пользуйся ее деньгами и телом и люби каждый миг этой жизни!
С каждым новым взрывом смеха, с каждой шуткой щеки Эмилии горели все жарче; глаза ее жгло от унижения. Невидимая никому, она сидела в своем укрытии и плакала беззвучно, слушая, как друзья Уильяма насмехаются над ней. Они были из тех людей, что не остановятся, чтобы полюбоваться полетом птицы, посмотреть на заходящее солнце или вдохнуть аромат цветка. Сшитая вручную одежда для куклы не имела бы для них никакой цены. Вещи должны были стоить дорого или иметь «знак качества», «марку».
