Мишель Моран - Нефертити
Все затаили дыхание. Я посмотрела на отца; он угрюмо покачал головой.
— Почему я должен склоняться перед ним? — с негодованием произнес Аменхотеп. — Он отдал бы Египет жрецам Амона, как и все цари до него!
Я в испуге прикрыла рот ладонью. На мгновение мне показалось, что сейчас Старший кинется через погребальную камеру, чтобы убить его. Но Аменхотеп был его единственным оставшимся в живых сыном, единственным законным наследником египетского трона, и народ ожидал, что его сделают соправителем отца, как всегда делалось с наследным царевичем, достигшим семнадцатилетия. Старший будет фараоном Верхнего Египта и Фив, а Аменхотепу предстоит править Нижним Египтом из Мемфиса. Если и этот его сын умрет, род Старшего пресечется. Царица быстро подошла к младшему сыну.
— Ты благословить внутренности твоего брата! — приказала она.
— Почему?
— Потому что он — царевич Египта!
— И я тоже! — яростно произнес Аменхотеп.
Царица Тийя сощурилась.
— Твой брат служил нашему царству, вступив в войско. Он был верховным жрецом Амона, посвященным богам.
Аменхотеп расхохотался.
— Так ты любила его сильнее потому, что он мог убивать то, что благословлял?
Царица Тийя гневно втянула воздух.
— Иди к своему отцу. Попроси его, чтобы он сделал тебя солдатом. А потом посмотрим, какой из тебя выйдет фараон.
Аменхотеп развернулся и порывисто склонился перед фараоном.
— Я стану воином, как мой брат, — поклялся он.
Подол его белого плаща скользнул по земле, и визири покачали головами.
— Мы с тобой вместе сможем возвысить Атона над Амоном, — пообещал царевич. — Мы сможем править так, как некогда представлял себе твой отец.
Фараон вцепился в свой посох, как будто тот мог поддержать его клонящуюся к концу жизнь.
— Это было ошибкой — растить тебя в Мемфисе, — заявил он. — Нужно было растить тебя вместе с твоим братом. Здесь, в Фивах.
Аменхотеп быстро поднялся и распрямил плечи.
— У тебя остался только я, отец. — Он протянул руку старику, завоевавшему дюжину стран. — Вот, возьми. Возможно, я не воин, но я построю царство, которое будет стоять вечно.
Когда стало понятно, что фараон не возьмет руку Аменхотепа, мой отец шагнул вперед, чтобы выручить принца из неловкого положения.
— Позволь твоему брату упокоиться с миром, — негромко попросил он.
Аменхотеп наградил своего отца взглядом, от которого даже Анубису стало бы не по себе.
До той поры, когда мы вернулись к баржам и поплыли через Нил и плеск воды заглушил наши голоса, никто не осмеливался заговорить.
— Он ненадежен, — сказал мой отец, когда мы уже плыли обратно в Ахмим. — На протяжении трех поколений наша семья давала женщин фараонам Египта. Но я не отдам свою дочь этому человеку.
Я завернулась поплотнее в шерстяной плащ. Отец говорил не обо мне. Он имел в виду мою сестру, Нефертити.
— Если Аменхотеп станет соправителем своего отца, ему потребуется главная жена, — сказала мать. — Ею станет либо Нефертити, либо Кийя. А если это будет Кийя…
Она не договорила, но все мы понимали, что она имеет в виду. Если это будет Кийя, то визирь Панахеси получит власть над Египтом. Это будет легко и логично — сделать его дочь царицей: Кийя уже замужем за Аменхотепом и почти три месяца как беременна его ребенком. Но если она станет главной женой, нашей семье придется склониться перед Панахеси, а это немыслимо.
Отец поерзал на подушках и задумался; слуги гребли на север.
— Нефертити было обещано, что она станет женой царя, — добавила моя мать. — Ты сам ей это говорил.
— Когда был жив Тутмос! Тогда все было спокойно и считалось, что Египтом будет править…
Отец закрыл глаза.
Я смотрела, как над баркой восходит луна. Когда времени прошло достаточно, я решила, что уже безопасно будет задать вопрос.
— Отец, а что такое Атон?
Отец открыл глаза.
— Солнце, — ответил он, глядя на мою мать.
Они обменивались не словами, но мыслями.
— Но ведь Амон-Ра — бог солнца.
— А Атон — само солнце, — объяснил отец.
Я ничего не поняла.
— Но почему Аменхотеп хочет построить храмы богу солнца, о котором никто не слыхал?
— Потому что, если он построит храмы Атону, жрецы Амона станут не нужны.
Я была потрясена.
— Он хочет избавиться от них?
— Да. — Отец кивнул. — И пойти против законов Маат.
Я задохнулась. Никто не идет против богини истины и справедливости.
— Но почему?
— Потому что наследный царевич слаб, — сказал отец. — Потому что он слабый и ограниченный человек, и тебе следует научиться распознавать людей, которые боятся других людей, наделенных властью, Мутноджмет.
Мать бросила на него быстрый взгляд. То, что сказал сейчас мой отец, было государственной изменой, но его никто не услышал за плеском весел.
Нефертити ждала нас. Она поправлялась после лихорадки, но даже и сейчас сидела в саду, примостившись у пруда с лотосами, и лунный свет играл на ее изящных руках. Завидев нас, сестра встала, и я ощутила некое торжество при мысли о том, что я присутствовала при погребении царевича, а она была слишком больна, чтобы отправиться туда. Однако же когда я увидела написанное на лице Нефертити нетерпение, ощущение вины быстро смыло это чувство.
— Ну, как оно?
Мне хотелось, чтобы она меня порасспрашивала, но я не смогла проявить жестокость, какую, несомненно, проявила бы сама Нефертити.
— Просто потрясающе! — выпалила я. — А саркофаг…
— Ты почему не в постели? — сердито спросила моя мать.
Она не была матерью Нефертити — только моей. Мать Нефертити умерла, когда той было два года; она была царевной Миттани и первой женой моего отца. Именно она дала Нефертити это имя, означающее «Красавица грядет». Хоть мы с Нефертити и родственницы, мы совершенно несхожи. Нефертити миниатюрная и бронзовокожая, с черными волосами, темными глазами и высокими скулами, а я — смуглая, и лицо у меня узкое и совершенно неприметное. Мать после рождения не стала давать мне имя, связанное с красотой. Она назвала меня Мутноджмет — «Милое дитя богини Мут».
— Нефертити должна лежать в постели, — сказал отец. — Она нездорова.
И хотя он должен бы был сделать выговор моей сестре, он обратился ко мне.
— Со мной все будет в порядке, — пообещала Нефертити. — Видишь, мне уже лучше.
Она улыбнулась отцу, и я повернулась взглянуть на его реакцию. Как и всегда, отец посмотрел на нее ласково.
— И тем не менее у тебя жар, — отрезала мать, — и ты пойдешь в постель.
Мы подчинились и отправились в дом; когда мы улеглись на наши тростниковые циновки, Нефертити легла на спину. Ее профиль отчетливо выделялся в лунном свете.
