Мэрилайл Роджерс - Шепот в ночи
Бросив на Дэйра убийственный взгляд, полный молчаливого негодования, Уолтер взял грубо сплетенную корзинку и вскоре скрылся в башне старого замка.
— И правда, жалкий субъект, — пробормотал Дэйр, провожая взглядом удаляющуюся фигуру. Уголки его губ презрительно опустились. Он редко разговаривал с незнакомцами и еще реже с теми, с кем был знаком, — справедливо полагая, что далеко не безопасно приоткрывать свой внутренний мир перед чужими людьми, — дабы избежать возможности грубого вторжения в ревностно охраняемые глубины души.
Тем не менее, когда его голубые глаза, ставшие такими холодными от невеселых мыслей, встретились с ее горящим взглядом, ледяная броня Дэйра растаяла. Уголок его рта приподнялся в нечаянной улыбке. Все его попытки держать людей на расстоянии оказывались несостоятельными перед невинными и, по-видимому, неосознанными нападками Элис. За долгие годы он научился наносить удар первым, оттесняя ее на второй план. Он не давал ей понять, как на самом деле просто сломать его оборону. Ему всегда нравилось наблюдать, какие летят вокруг искры, когда он дразнит эту Огненную Лисицу.
Да, Элис была лисицей! И будь его воля, он предпочел бы видеть ее неприрученной, как дикую лисицу той же масти, что и ее волосы редкого цвета. Для достижения этого необходимо было, прежде всего, освободиться от вуалей и барбета, которые покрывали не только ее роскошные пышные волосы, но и окутывали всю шею и большую часть щек, сейчас горящих поневоле. То, что она навсегда убрала свои непокорные локоны в строгие рамки барбета, только доказывало, казалось ему, что эти одеяния — не что иное, как физическое выражение ее внутренней борьбы со своим необузданным нравом.
Элис разомкнула было губы, чтобы защитить Уолтера, и приготовила бурную тираду, но тут Дэйр сделал шаг ей навстречу. Он оказался так близко и глаза его сияли так ярко, что она не только забыла все слова, но даже мысли куда-то исчезли.
— По какой же нелепой прихоти вы взяли себе в любовники такое ничтожество?
Как второй сын, Дэйр был практически лишен наследства, земельных угодий, он был нежеланным даже в своей собственной знатной семье и был, конечно же, недостоин благородной невесты. Дэйр не имел даже права оспаривать выбор мужа для Элис, сделанный его приемным отцом, но он безмерно страдал от ее выбора своего постоянного спутника.
Эти слова, казалось, должны были вызвать массу противоречивых ответов, и ее горящее лицо внезапно побледнело. Он верил, что она способна на такую неверность. Элис испугалась.
Когда Дэйр по ее потрясенному виду понял, что она по-прежнему невинна, на его мрачном лице появилась гримаса удовлетворения. По правде говоря, он никогда и не думал иначе, но подтверждение его правоты было ему приятно.
Чтобы защититься от неожиданной и прямой нападки Дэйра, оспаривавшего ее добродетель, Элис немедленно избрала оружие — единственное, которое было в ее распоряжении. Безусловно, единственное, которое требовалось.
— Я — замужняя женщина! — Поводя плечами и гордо подняв подбородок, медленно и отчетливо Элис произнесла: — У меня никогда не будет любовника.
Его насмешливая улыбка, казалось, вызовет у Элис новый прилив гнева.
— Без сомнения, ваш муж будет удовлетворен, узнав о вашем обете целомудрия, когда он станет лет на десять старше и сможет лучше понять все значение своей удачи. — Движимый обидой, он подсознательно наказывал их обоих за ту невидимую преграду, что была между ними. Она была воздвигнута не по их желанию, ее нельзя было ни сдвинуть с места, ни сломать.
Он был в маленькой, бедно убранной часовне в тот день, когда Элис выдали замуж по доверенности за того, чья семья затем приняла на себя обременительные обязательства по отношению к ее приданому: земельные наделы были далеко от угодий барона, но зато соседствовали с их землями.
Это был первый и, наверное, единственный раз, когда Дэйр осмелился оспорить решение своего приемного отца. С точки зрения лорда Хамберта, брачный договор был заключен очень мудро. Только благодаря своему большому самообладанию Дэйр смог молча, покорно наблюдать, как эта маленькая недотрога становится для него навсегда недосягаемой. Он страдал от несправедливостей жизни, на которые был обречен своим рождением — презираемый своим семейством младший сын графа, он никогда не мог бы получить Элис в жены.
Под насмешливым и прямым взглядом Дэйра Элис вновь закипела от негодования. Слишком расстроенная, чтобы найти подходящие для ответного удара слова, она молча приблизилась к своему мучителю — образчику мужской силы, статности и презрительной самоуверенности. Его нападки несправедливы! Ведь ее согласия не спрашивали, когда в двенадцать лет выдавали замуж. Да и могло ли быть иначе, если так принято: никто из дворян не советовался с дочерью, прежде чем заключить договор, она не имела права выбора. Нет, не по ее желанию ее обвенчали с младенцем, лежащим в колыбели, младенцем, не способным к настоящему браку. И теперь, когда ей уже восемнадцать, ее мужу, с которым она только еще должна встретиться, исполнилось всего шесть лет. Все равно, она никогда, никогда не сделала ничего такого, что могло запятнать данный ею обет. Как может этот дерзкий рыцарь думать иначе? Как он смеет говорить ей о бесчестье? Яркие губы разомкнулись, чтобы со всей страстью высказать ему, как он ошибается в своих несправедливых подозрениях.
Внезапно кончики пальцев, огрубевших от меча, коснулись ее мягких полуоткрытых губ и запечатали невысказанные оправдания. Ее бросило и в жар и в холод одновременно. Опасные предчувствия переполняли ее, но последовавшее тут же предостережение Дэйра явилось для нее полной неожиданностью.
— В вас слишком много огня, чтобы погубить вашу молодость в холодном целомудренном браке с мужем-ребенком. — Хотя Дэйр лишь коснулся ее губ и тихонько отвел краешек барбета, чтобы погладить теплую, нежную округлость щеки, улыбка тут же сошла с его лица, и он мысленно обругал себя болваном. За все годы, что они оба прожили в замке, такого еще не было. Реакцией на его ласку был чистый восторг. Тем не менее ему не следовало так поступать, ведь это могло лишь добавить ему мучительных грез о шелковистой коже и трепетных губах, грез, которые никогда не сбудутся.
Элис сочла слова Дэйра косвенным доказательством того, что он понимал беспочвенность своих яростных нападок. Слова охладили ее, но его прикосновение зажгло в ней совсем иной огонь. Это совсем не нужно, она должна уйти. Должна была, но не могла. Сколько она себя помнила, она была очарована дерзким мальчиком, теперь превратившимся в пламенного мужчину. Теперь она сделала неожиданное открытие: своей нежностью он мог сломать ее самообладание, которому научил ее отец, а насмешками лишь воспламенял ее. Беспомощно барахтаясь в голубых лужицах, прежде подернутых льдом, а теперь отражающих блики самого жаркого огня, Элис не могла вздохнуть. Она почувствовала, что невидимая искра, как молния, пронзила ее с головы до ног.
