Екатерина Мурашова - Глаз бури
– Свечи, господа, зажигаем свечи! – объявила хозяйка, грея под накидкой постоянно мерзнущие сухие ладони. – Каждый – свою… Елена Францевна, драгоценная, что ж вы не садитесь?
Одна из гостий – немолодая, полная, строго одетая дама с движениями удивительно плавными и неторопливыми (двигаясь, она как будто плыла в глубине моря, преодолевая телом сопротивление воды), – обернулась от чиппендейловского буфета, возле которого стояла, рассеянно проводя рукой по гладкой дверце.
– Приветствую старого знакомого, – она выговаривала слова с чуть заметным суховатым акцентом, – точно так же он стоял в гостиной вашей матушки… помните, Ксения? – в простенке между окнами, и свет падал на него с двух сторон, отчего громоздкий британец терял изрядную часть своей солидности…
Присутствующие заулыбались. Хозяйка – тоже, хотя не сказать, что очень уж искренне. Высокий молодой человек с пышной каштановой шевелюрой и красивым, слегка меланхолическим лицом сообщил, подходя к полной даме и беря ее под руку:
– Maman, c,a s'appelle la sentimentalite allemande.
Дама чуть заметно поморщилась, но позволила ему подвести себя к большому круглому столу, за которым расположились гости.
Всего гостей было шестеро. Кроме помянутой дамы и молодого человека – старуха в черных кружевах, нервозностью и неуклюжестью весьма напоминающая хозяйку (что и неудивительно, поскольку являлась ее теткой), румяный господин в круглых очках (известный в обществе поклонник переселения душ и животного магнетизма), а также – элегантная, энглизированного вида леди бальзаковских лет и не менее элегантный джентльмен. Последние сидели рядом и время от времени перебрасывались веселыми понимающими взглядами. С хозяйкой их связывало дальнее родство и склонность – от нечего делать – к экзотическим развлечениям, которых они, впрочем, в отличие от нее, никоим образом не принимали всерьез.
Перед каждым гостем стоял высокий подсвечник. Всего их – вместе с хозяйкиным – выходило семь: мистическое число! Когда свечи зажглись, неуютный сумрак отполз в углы, а главной стала середина стола, на которой желтел большой лист пергамена, исчерченный буквами, цифрами и геометрическими фигурами.
Хозяйка распахнула дверцы чиппендейловского буфета и достала из его глубин чайное блюдце тончайшего китайского фарфора. Господин в очках тут же строго выпрямился и принял таинственный вид. Тетушка в кружевах, поджав губы, проворчала:
– Негоже, милая: нынче пятница, и дата нечетная. По-иному надо, не сойдется…
– Негоже под руку говорить, – хозяйка передернула плечами, – а вы какого мнения, Иван Илларионович?
Господин в очках радостно встрепенулся оттого, что в нем признали знатока, и принялся с торопливой осторожностью излагать свое мнение на предмет различных способов призывания духов. Энглизированная леди, с улыбкой обведя глазами комнату, обратилась к той, которую хозяйка назвала Еленой Францевной:
– Вы правы, баронесса, а я и не приглядывалась: в княгининой гостиной мебель стояла совершенно таким же порядком, – и, понизив голос:
– Но какова разница!..
– Самое главное, – подхватил ее сосед, бросив иронически-сочувственный взгляд на хозяйку, – убедить себя в своих несчастьях. И они не замедлят воспоследовать.
Елена Францевна легким наклоном головы показала, что согласна. Ее сын, подвинув для матери стул, уселся рядом и с рассеянным любопытством принялся разглядывать знаки на пергамене:
– Славянская азбука готическим шрифтом… интересно… А вот что: знает ли кто-нибудь из вас, где теперь эта индусская предсказательница?
– Ефим, сделай милость… – предупреждающе начала баронесса; но джентльмен вопросительно приподнял бровь, и молодой человек, улыбаясь, пояснил:
– Ну, та самая, с колокольчиками на щиколотках. Помните? Вот так же мы сидели с вами в пресловутой княгининой гостиной. Сто лет назад, если не ошибаюсь. Она вплыла, смуглая и необыкновенная, как черный лотос. Принялась нас пугать… И вдруг! Все сбылось по ее слову! Фамильные драгоценности – или что там? – пропали, и, кажется, до сих пор…
– Как не помнить, – леди состроила жалобную гримаску, – этот следователь… господин Кусмауль, он из меня тогда душу вынул, хотя он и премилый…
– Зизи! – нервный вскрик хозяйки утонул в звоне разбившегося блюдца.
Тетушка заахала, всплескивая руками – в ужасе перед дурной приметой, господин в очках поспешил заявить, что примета – учитывая специфику предстоящего, – наоборот, очень даже хорошая, леди и джентльмен с легким недоумением переглянулись, молодой человек обескуражено вздохнул:
– Верно, не стоило поминать… Но согласитесь, право: это ведь было настоящее приключение!
– С того дня начались все мои беды, – убитым тоном провозгласила хозяйка, без сил опускаясь на стул.
Леди, которую она по-родственному назвала Зизи, отвела глаза. Ей очень хотелось сказать, что главная беда Ксенички Благоевой – рожденной княжны Мещерской – заключается ни в чем ином, как в самой Ксеничке.
– Ценю твое благородное молчание, – шепнул ей сосед.
Баронесса коротко взглянула на сына, и тот поднялся, чтобы позвать горничную.
Спустя несколько минут, когда осколки были убраны, дамы и господа наконец разместились вокруг стола и приступили к тому, ради чего собрались: общению с потусторонним миром. Блюдце, вынутое из буфета взамен разбитого, закоптили на семи свечах и поместили в самый центр стола. Господин в очках, румянец которого слегка поблек в связи с торжественностью момента, заговорил приглушенно и нараспев:
– Reginae magnae Cleopatrae spirite, voco ti…
– Стойте! – внезапно, резко подавшись вперед, прервала его Ксения. Руки присутствующих, потянувшиеся было к блюдцу, замерли.
– Я решилась, – быстро, опережая вопросы, заявила Ксения, – прошу вас, господа… Иван Илларионович… Нынче мы станем искать другого общества. Клеопатра простит.
Она откинулась на спинку стула и громко произнесла (голос почти не дрожал):
– Дух блаженно почившей Анны Мещерской… явись, поговори с дочерью своей! Помоги мне!
Наступила тишина. Фарфоровое блюдце, над которым застыли, почти не касаясь его, семь ладоней, пришло в движение.
С тихим шуршаньем оно медленно обернулось вокруг своей оси. Тетушка в кружевах коротко вздохнула, как всхлипнула. Иван Илларионович повел напряженным взглядом на нее, потом на Ксению, потом на блюдце.
– Маменька, здесь ли… – не справившись таки с голосом, едва слышно прошептала Ксения. Блюдце подтвердило: здесь.
Дух княгини Мещерской, отлетевший из этого мира шесть лет назад, и впрямь явился, воспарив над трепещущими свечными огоньками. В комнате не стало, впрочем, ни светлее, ни уютнее.
