Барбара Картленд - Смех, свет и леди
— Я уверена, что без папеньки, который умел всех рассмешить и которого приглашали на каждый прием, это будет совсем не то же самое.
Мистер Мерсер не мог этого отрицать и просто сказал:
— Но, может быть, какая-нибудь добрая дама, которая была знакома с вашим отцом, согласится стать вашей опекуншей, мисс Минелла, и ввести вас в высшее общество?
— Боюсь, высшее общество мало меня интересует, — задумчиво произнесла Минелла, словно говоря сама с собой. — Мама часто беседовала со мной об этих вещах, но я знаю только, что не хочу жить с тетушкой Эстер. Она такая унылая!
Ее голос прозвучал так, словно она вот-вот разрыдается, и мистер Мерсер мягко сказал:
— Вам совсем не обязательно принимать решение прямо сегодня, мисс Минелла, тем более что нам пришлось говорить о таких грустных вещах. Бы можете остаться здесь по крайней мере до конца месяца. У вас есть время подумать о том, к кому вы можете поехать.
Минелла хотела ответить, что она уже думала об этом.
Всю ночь она пролежала без сна, перебирая в уме всех Клинтон-Вудов, которые еще были живы, и повторяя про себя имена родственников матери, которых она никогда не видела.
— Должен же быть кто-то, — сказала она, как уже сотню раз говорила прежде.
— Я уверен, что есть, — ободряюще сказал мистер Мерсер.
Он поднялся на ноги, собрал бумаги, которые лежали перед ним на столе, и убрал их в кожаный портфель, с которым никогда не расставался.
Портфель был старый, потертый: он верой и правдой служил мистеру Мерсеру с самого первого дня, как он стал поверенным в фирме своего отца.
Хотя его партнеры и клерки посмеивались над ним, он не допускал и мысли о том, чтобы расстаться со ставшим родным портфелем.
Минелла тоже встала, и по истертому ковру они вместе вышли из кабинета в маленький, облицованный дубовыми панелями холл.
У парадного входа мистера Мерсера дожидалась старая двуколка, запряженная молодой лошадью, которая быстро домчала хозяина до маленького торгового городка Хантингтон, где помещалась его контора.
Мистер Мерсер забрался в двуколку, и кучер щелкнул кнутом.
Разбрасывая колесами гравий, двуколка покатила по въездной дорожке, которая явно нуждалась в прополке. . Минелла помахала на прощание мистеру Мерсеру и вернулась в дом.
Закрывая за собой парадную дверь, она подумала, что до сих пор не может смириться с мыслью, что это больше не ее дом, и понятия не имеет, куда ей направиться, когда настанет время покинуть его навсегда.
Кроме, конечно, тетушки Эстер. Мысль об этом маячила в ее сознании, подобно черному облаку.
Минелла помнила каждое слово из письма, которое тетушка написала ей после того, как о смерти отца Минеллы было объявлено в газетах. От каждой фразы письма так и веяло холодом, а в постскриптуме говорилось: +++
Р.S. Полагаю, что поскольку немногие представители нашей фамилии здравствуют и поныне, вам придется переехать ко мне. Это, конечно, для меня дополнительная обуза, но мне, как всегда, придется смириться. +++
» Обуза?«
Это слово неотступно преследовало Минеллу. С гордостью, которой она раньше не подозревала в себе, Минелла отчаянно твердила, что никогда никому не будет обузой.
— Почему я должна быть кому-то обузой? — спорила она сама с собой. — Я молода, образованна и, как предполагается, умна. Должно же быть какое-то занятие, которым я могу сама заработать себе на жизнь?
Вернувшись в кабинет, Минелла вспомнила, что во время разговора с мистером Мерсером она подумала, что, когда он уедет, нужно будет вынуть из отцовского стола все личные письма и уничтожить их.
Ей совсем не хотелось, чтобы новый хозяин поместья, который купил его по весьма сходной цене да еще вдобавок и с мебелью, совал нос в дела последнего лорда Хейвуда.
Минелле было отлично известно, что в деревне, на фермах и в дворянских домах немногочисленных соседей Хейвудов об ее отце говорят либо с восхищением, завидуя его обаянию, либо с осуждением, порицая его развлечения в Лондоне.
Слухи о его связях со светскими знаменитостями рано или поздно достигали графства.
» Это их не касается!«— всегда думала Минелла.
Но сейчас она понимала, что нельзя допустить, чтобы сомнительные письма или огромные счета попали бы в чужие руки.
Любая мелочь, будь то программа бала, женский локон, лента, перчатка или надушенный носовой платочек, послужит пищей для сплетен — а сплетен о лорде Хейвуде и так ходило немало.
Когда Минелла входила в местные магазины, люди провожали ее взглядами, и она отлично знала, о чем они думают.
Когда викарий служил панихиду, в его голосе невольно проскальзывали нотки неодобрения, и от Минеллы, разумеется, это не укрылось.
Старый викарий был человек простой, но хотя он неизменно благодарил лорда Хейвуда за великодушие и готовность откликнуться на любую просьбу, все же он не одобрял образа жизни, который вел его милость после того, как потерял обожаемую супругу.
Отец Минеллы лишь рассмеялся, когда она сказала ему, что в деревне только и знают, что обсуждать городские увеселения, которые притягивают лорда Хейвуда к Лондону.
— Я рад, что дал им пищу для разговоров! — воскликнул он. — По крайней мере это лучше, чем без конца говорить о репе, брюссельской капусте, о погоде, и о том, что шпиль грозит рухнуть.
— О, неужели опять, папенька! — вскричала Минелла, зная, как много ее отец уже сделал для церкви. Любой ремонт производился исключительно на его деньги.
— Единственный способ положить этому конец, — сказал лорд Хейвуд, — это дать ему упасть. А поскольку все считают, что я тоже давно уже пал, здесь будет гармония.
Минелла улыбнулась.
— Они обожают говорить о вас, папенька, и я не представляю себе, какую тему они нашли бы вместо этого, если бы вы вдруг исчезли из их поля зрения.
Но вот он исчез, и Минелла чувствовала, что разговоры в деревне вновь вернутся к репе и брюссельской капусте.
Она села за отцовский стол и выдвинула незапертый верхний ящик.
Внутри оказалась обычная коллекция неточенных карандашей, сломанных перьев, корешков чековых книжек, погнутых монеток и даже два трехпенсовика, в которых ее отец просверлил дырочки после того, как нашел их в пудинге — на счастье, как говорила мать Минеллы.
— Я повешу их на цепочку для часов, — сказал он тогда.
Но, конечно, потом забыл это сделать.
Теперь они были тусклыми, как и пуговицы, украшающие ливреи слуг.
Предыдущий лорд Хейвуд, дядя отца Минеллы, держал трех слуг и дворецкого.
Когда отец Минеллы только приехал в поместье, у него был прекрасный управляющий, няня для дочери, камердинер и человек для случайных работ и поручений.
