Мэдлин Бейкер - Безрассудное сердце
Зато он учил меня распознавать следы на земле и искать дорогу домой по звездам. Еще он показал мне, как свежевать и разделывать оленя. Сначала шкуру надо было растянуть на земле, потом счистить с нее мясо и жир костью с ноги бизона, потом срезать все волосы, если только из нее не делали одежду, потому что с шерстью она была гораздо теплее. Потом мозги и печенка перемешивались с жиром и втирались в шкуру, и только после этого ее замачивали в воде. Счистив с нее все лишнее длинным каменным ножом, ее развешивали для просушки. Наконец, ее мяли и били по ней, пока она не становилась нежной, как бархат.
У меня весь этот процесс вызывал отвращение, но я молчала, чтобы не услышать насмешек Тени. И все-таки мне не удалось возвыситься в его глазах. Он навеки запрезирал меня, когда я великодушно отказалась в его пользу от сырого сердца молоденького бизона.
В преддверии зимы шайены уходили на юг, и в отсутствие моего друга я очень тосковала по нему, и никто не мог мне его заменить. Опять я была одна и большую часть времени проводила с книжкой возле камина, стараясь забыться в приключениях пиратов и невзгодах несчастных влюбленных.
Тень возвратился весной с подарками для всех нас. Папе он принес охотничий нож, маме – затейливо сплетенное индейское одеяло, а мне – черно-желтую бисерную ленту на голову. В тот год он учил меня высокому искусству узнавать звериные следы, а также отличать мокасины шайенов от мокасин сиу. Он даже начал разговаривать со мной на своем языке и показывать некоторые знаки, с помощью которых воины из разных племен общались друг с другом.
Он рассказал мне, что волки метят границы своих владений мочой, и очень удивил меня, заявив, что, если воин помочится у входа в пещеру, ни один волк не посмеет войти в нее.
Конечно, Тень тоже кое-чему учился. Он уже не так по-книжному говорил, к тому же в его словаре появились американизмы. Несколько ругательств он перенял от папы. Однако его настоящей учительницей была мама. Я до сих пор помню, как она расстроилась, когда Тень остался с нами обедать и принялся есть картофельное пюре руками! Тогда она настояла, чтобы он обучился приличным манерам белых американцев. А стоило ей узнать, что он не умеет ни читать, ни писать, как она мгновенно вытащила на свет тетради, ручки и мой старый заслуженный учебник.
Тень оказался на редкость смышленым и быстро научился читать и писать. Больше всего он полюбил чтение и не пропускал ничего: от баночных этикеток до старых газет, моих книжек и даже томика Шекспира, в котором никто из нас ничего не понимал, не говоря уж о маминых кулинарных рецептах и папиных каталогах. Его любимой книгой стала Библия, и он дважды одолел ее от начала до конца!
– Белый человек никого и ничего не уважает, – сказал он как-то вечером, прочитав двадцать седьмую главу книги Матфея, в которой рассказывалось о распятии на кресте Иисуса. – Мало ему, что он убивает бизонов, индейцев, своих белых братьев, так он и своего Бога тоже не пощадил!
Тень обожал мою маму и не скрывал этого. Он часто приносил ей подарки. То мягкие мокасины из кожи оленя, то какое-нибудь немыслимое ожерелье из бирюзы и серебра, то затейливые гребешки для волос. Я не сомневалась, что он босым прошелся бы по горячим углям, попроси его об этом мама. Каково же было мое изумление, когда в один прекрасный день он отказался принести ведро воды из колодца.
Я таращила на него глаза, а он раздулся, как лягушка, и ледяным тоном проинформировал нас, что такая черная работа, как вода, хворост, лечение, шитье, стирка, еда и маленькие дети, находится в ведении скво, и ни один охотник НИКОГДА не будет ее выполнять, если рядом есть женщины. Еще он выразил нам свое удивление, что наш папа работает в поле, когда у него в доме взрослые и здоровые жена и дочь.
– У нас обязанности распределяются по-другому, – спокойно проговорила мама, никак не отреагировав на его выпад.
Однако я обратила внимание, что она больше ни разу не попросила его сделать что-нибудь из так называемой женской работы. Когда же я пристала к ней с расспросами, то она заявила, что считает в порядке вещей учить Тень чтению и письму, и даже поведению за столом, но вторгаться в привычный ему образ жизни она не намерена. С грустью она заметила, что в один прекрасный день Тени предстоит стать воином и ему будет трудновато жить жизнью шайенов, если он воспримет слишком много чужих привычек.
Папе не пришлись по душе частые визиты Тени, но он старался быть гостеприимным ради мамы. Частенько, когда Тень уже скакал домой на своей кобыле, он ворчал, что мы пригреваем змею на груди… Не знаю, что он имел в виду.
– Черт побери, Мэри, – услыхала я как-то вечером, – этот полуголый дикарь скоро станет охотником, а наша Анна, надеюсь, леди.
– Ты прав, Кудряшка, я с тобой совершенно согласна, – спокойно сказала мама.
Папа громыхнул по столу кулаком.
– Ты прекрасно все понимаешь, Кэтрин Мэри Кинкайд, – крикнул он. – Ты знаешь, о чем я говорю.
– Не глупи, – донесся до меня ласковый голос мамы. – Анна не собирается с ним бежать.
У меня перехватило дыхание от неожиданности. Неужели папа в самом деле этого боится? Зачем мне убегать с Тенью? Я с хохотом выскочила из своего укрытия. Я и Тень! Вот смешно-то! Мне тогда было всего одиннадцать или двенадцать лет, но я отлично знала, за кого хочу замуж. Он должен был быть высоким, красивым и богатым, а еще жить на большом ранчо в Медвежьей долине и выращивать чистокровных лошадей. Мы нарожаем кучу ребятишек и будем ездить в Нью-Йорк, где я накуплю себе уйму красивых платьев – шелковых, парчовых, кружевных, – и мы будем ходить в театр и обедать в дорогих ресторанах с креслами, обитыми бархатом, и хрустальными люстрами. А еще у нас будет роскошная коляска, запряженная великолепной черной парой отборных рысаков…
О, у меня были весьма честолюбивые планы для девочки в столь нежном возрасте, и, можете не сомневаться, полуголому невежественному индейцу в них не было места!
Когда Тени исполнилось четырнадцать лет, он вместе с другими мальчиками-шайенами стал готовиться к тому, чтобы стать настоящим воином, поэтому мы все реже и реже видели его.
К тому времени, как мне исполнилось двенадцать, а Тени пошел шестнадцатый год, наши встречи почти прекратились. Должна признаться, я очень по нему скучала, но, думаю, больше всего его недоставало маме.
ГЛАВА 2
1872–1874
В то лето, когда мне исполнилось тринадцать, у нас появились соседи. Папа недовольно заметил, что в Медвежьей долине становится шумновато, но на самом деле он радовался не меньше нас с мамой. Приятно было сознавать, что мы больше не единственные белые люди в наших краях.
