Барбара Картленд - Английская роза
— Что устроить? — испуганным голосом спросила Полина.
— Устроить так, чтобы ты поехала в Россию. Князь и княгиня Волконские будут рады… рады принять тебя в свой дом.
Встревоженная несколько туманной формулировкой, Полина решилась спросить:
— И каково же будет мое положение в их доме, тетя Кэтлин? Я буду гостьей или… у меня будет… какая-то должность?
По лицу графини заметно было, что столь прямой вопрос ее немного смутил.
— Нельзя же ожидать, чтобы ты долго гостила в чьем-то доме и при этом не компенсировала бы затрат, с которыми связано твое пребывание у них!
Полина судорожно вздохнула.
— И… что же я… должна буду делать, тетя Кэтлин?
— У княгини несколько детей самого разного возраста… — начала объяснять графиня.
— Вы хотите сказать, — прервала ее девушка, — что мне предстоит стать их гувернанткой.
Графиня с досадой отбросила письмо.
— Полина, мне не нравится твое отношение и то, как ты позволяешь себе со мной разговаривать. Я думаю в первую очередь о том, что хорошо и полезно для тебя. И ты должна была бы понять, что эта поездка в Россию позволит тебе увидеть мир и узнать жизнь — чего тебе пока очень и очень недостает!
— Папа считал, что я знаю гораздо больше… чем большинство молодых девушек… одного со мной возраста, — только и смогла сказать Полина.
— Мнение твоего отца — это одно, а мое — совсем другое, — ответила графиня. — Я пристально наблюдала за тобой все то время, пока ты жила в моем доме, и считаю, что ты абсолютно невежественна во всем, что следует знать молодой женщине.
— Но тем не менее… вы считаете… что я могу обучать детей!
— Я не говорила, будто ты должна кого-то учить! — отрезала графиня. — В своем невежестве ты не знаешь, что лучшие аристократические семейства России приглашают в свои семьи иностранцев.
Немного помолчав, словно для того, чтобы придать своим словам значимость, она продолжила:
— Жена русского посланника рассказывала мне, что детям императора взяли няню-шотландку: она в их семье уже девятнадцать лет. И к тому же у них множество гувернанток и учителей различной национальности. Кроме того, в царском дворце говорят по-английски и по-французски.
— И я… должна буду преподавать английский! — не отступала Полина.
— Ты будешь просто разговаривать на своем родном языке, — возразила ее тетка. — Жена посланника нисколько не сомневается в том, что тебе в России очень понравится.
— И сколько времени… я должна… там прожить?
Полине трудно было говорить — но и молчать она тоже не могла. Неведение казалось еще более страшным, чем неприятные истины. Но она с ужасом начинала думать, что ее заставят расстаться со всем, к чему она привыкла и что любит, и что она никогда не сможет вернуться обратно на родину.
Графиня равнодушно пожала плечами.
— А почему твое пребывание нужно ограничивать каким-либо сроком?
Наступило тягостное молчание. Собравшись с духом, Полина сказала:
— Мне очень жаль, тетя Кэтлин… но, хотя вы правы, говоря, что это — уникальная возможность посмотреть мир… я предпочту… остаться в Англии. Право, если я… вам мешаю… у меня ведь есть немного денег… Я могла бы поселиться с кем-нибудь из родственников, пока не придумаю для себя… какое-то другое занятие.
— И что это, по-твоему, будет за занятие? — едко осведомилась графиня.
Полина гордо подняла голову.
— Если уж я должна работать, тетя Кэтлин, так я предпочту делать это в Англии.
— Ты хочешь, чтобы люди говорили, будто я не захотела о тебе заботиться? — возмущенно воскликнула графиня. — Ты, кажется, забыла об одной вещи, Полина. Твой отец умер, и опека возложена на меня. Раз я решила, что ты едешь в Россию, значит, так оно и будет!
Полина собиралась было твердо заявить, что откажется ехать, — но в этот момент вспомнила, что до замужества должна оставаться под опекой тетушки Кэтлин. И в качестве ее опекунши графиня Ротбери имела право делать с ней все, что ей заблагорассудится.
Графиня, похоже, поняла, что Полина сдалась, и сказала чуть мягче:
— Не будь упрямой дурочкой. Я сделала для тебя все, что могла: у тебя теперь настоящее приданое из самых лучших магазинов и модных салонов. Так что в качестве благодарности не устраивай мне сцен, а отправляйся в Россию, как тебе сказано.
— Когда вы покупали мне все эти наряды, за которые я вас… так горячо благодарила… вы… именно это и планировали?
Ее тетка ничего не ответила, но по ее лицу Полина поняла, что именно так и было.
Немного помолчав, девушка спросила:
— И… когда же я… должна буду ехать?
— Твою поездку устроит русское посольство. Насколько я понимаю, ты на британском корабле поплывешь до Стокгольма, а там пересядешь на русское судно, которое и доставит тебя в Санкт-Петербург.
Полина ничего не сказала, и, немного подождав ее ответа, графиня проговорила:
— Ах, бога ради, нечего дуться! Ты должна была бы благодарить меня за то, что я для тебя сделала. Неужели у тебя совершенно нет тяги к путешествиям, любви к риску? Кто знает, что тебя ждет? Может, ты найдешь там свою судьбу?
Полина опять ничего не ответила.
Молча поклонившись, она покинула покои графини. Девушка погрузилась в невеселые размышления. Только оказавшись в своей спальне, она тяжело села на край кровати: ноги у нее подгибались. Она уткнулась лицом в ладони.
Дело заключалось не в том, что у нее не было тяги к путешествиям или любви к риску. Они с отцом часто мечтали о том, как, будь у них деньги, они познакомились бы с Францией, посетили бы греческие острова или, может быть, хоть немного посмотрели бы Африку.
Но ехать в Россию одной, расстаться со всем, что окружало ее с самого рождения! Хоть Полине и было стыдно, но она вынуждена была признать, что ей просто страшно.
Россия никогда не внушала ей особого интереса — несмотря на то, что ее мать была очень дружна с ее русской крестной, в честь которой назвала свою дочь. Все, кто впервые встречался с Полиной, говорили о том, какое у нее странное и красивое имя.
Теперь она решила, что отсутствие ее интереса к России и всему, что с ней связано, было неким предчувствием будущего — как и ее нелюбовь к своему необычному имени. А то немногое, что она все-таки знала, не внушало никакого оптимизма.
Она читала о жизни Екатерины Великой с ее длинной вереницей любовников и о невероятной жестокости ее сына, императора Павла. У нее не возникало ни малейшего желания узнавать больше о подобных людях. У нее сложилось впечатление, что они купались в роскоши и тратили безумные деньги — и в то же время позволяли простым людям в своей стране терпеть ужасные лишения.
