Кэтрин Сатклифф - Симфония любви
Повисшее в комнате молчание нарушалось лишь жалобными всхлипываниями матери девушки. Мария не отводила взгляда.
– Ваша светлость, я умею читать только благодаря брату. Когда мы были намного моложе, то прятались в лесу, и он объяснял мне все, чему отец научил его за день. Он научил меня писать. И считать. Ваша светлость, я очень хорошо умею обращаться с детьми.
– Это меня волнует меньше, чем умение понять чужую душу и сердце, мисс Эштон.
– Я не позволю, – вновь раздался гневный голос викария. Его кулаки под сутаной были крепко сжаты, а лицо сделалось багровым. – Она вместилище греха и порока, ваша светлость. Посмотрите на нее. Вы увидите, что это искусительница с пропащей душой.
– Я разговариваю с девушкой, – перебила его герцогиня, не отрывая взгляда от Марии. – Вы очень молоды и красивы. Очевидно, вы почти ничего не знаете о том, что происходит за пределами этой деревни. Боюсь, вы пользуетесь случаем, чтобы избежать очевидных… неприятностей.
Марии нечего было возразить – это правда. Откликаясь на объявление, она совсем не думала о филантропии.
Герцогиня устало протянула письмо Марии секретарю и неуверенным движением поднялась со стула. Доктор торопливо подскочил к ней и осторожно обнял за хрупкие плечи, предлагая поддержку. Герцогиня на мгновение застыла неподвижно, как будто не была уверена в своих силах; ее унизанные драгоценностями пальцы нервно перебирали складки бархатной юбки. Но когда она снова подняла глаза на Марию взгляд ее пронзительных серых глаз был тверд.
– Я жду вас в Торн Роуз к концу недели. Мистер Такли все приготовит.
– Прошу прощения, – тихо вскрикнула Мария, не в силах скрыть своего изумления, – я правильно поняла, ваша светлость? Вы берете меня?
– Совершенно верно, – ответила герцогиня и, предупреждая возражения викария, повернулась к отцу девушки. – А что касается вас, то мы еще побеседуем до моего отъезда.
Потрясенная, Мария направилась к двери, не обращая внимания на жаркий спор между отцом и герцогиней. Девушка негромко вскрикнула, когда пальцы матери внезапно ухватили ее за руку. Тусклые и мертвые глаза Мэри теперь сверкали, на обычно бесстрастном лице отразились отчаяние и страх.
– Ты покинешь меня? – хриплым голосом вскрикнула Мэри. Неужели ты оставишь меня здесь одну с ним? О Боже! Сначала Пол, а теперь ты. Что мне делать? Что мне делать?
Мария оторвала пальцы матери от своей руки, выскочила из дома и, не оглядываясь, бросилась бежать по извилистой вымощенной булыжником тропинке через кладбище прямо к могиле брата. Ветер обжигал лицо и руки. Она опустилась на могилу, облокотившись на холодный и твердый могильный камень, прижала колени к груди и уткнулась в них лицом. Перед ее внутренним взором опять всплыло страдальческое лицо матери. При первых признаках того, что Мария хочет уйти, следовали мольбы и слезы.
– Мария, – позвал из тумана ласковый голос. Мария подняла голову и узнала человека, встречи с которым боялась больше всего. Он приближался к ней, разгоняя туман, и его белый воротничок священнослужителя ярко сверкал в тусклом свете дня.
– Уходи! – крикнула она. – Отец может искать меня. Ему не понравится, что его любимый младший священник общается с такой падшей девушкой, как я.
– Мария, – Джон Рис опустился на одно колено рядом с девушкой. Тонкие руки коснулись ее лица, добрые и внимательные карие глаза вопросительно смотрели на нее. – Скажи, что это неправда… Скажи, что ты намерена отказаться от предложения ее светлости…
– Нет, ни за что, Джон Рис! Ни ради матери, ни ради вас. Я уезжаю отсюда, Джон, и не вернусь, пока не буду в состоянии защитить мать от отца.
– Тогда выходи за меня замуж, Мария. Умоляю тебя! Мне дадут собственный приход, и мы заберем твою мать с собой…
– Нет, я не могу допустить, чтобы ты страдал от него так же, как моя семья. Я слишком хорошо к тебе отношусь.
Молодой человек обнял Марию, прижался губами к ее лбу и застыл в таком положении, гладя рукой ее распущенные волосы.
– Я поговорю о нас с твоим отцом.
– Нет!
– Он благословит наш брак, я уверен.
– Он будет молиться за твою душу, Джон и позаботится, чтобы тебя лишили сана.
Она внезапно отстранилась, и волосы упали ей на плечи, образовав волнистый треугольник, обрамляющий лицо. Она сидела на корточках – ее юбка касалась цветов на могиле брата – и смотрела на молодого помощника отца, с благоговением взиравшего на нее.
– Ты действительно любишь меня, Джон Рис?
– Я люблю тебя с того дня, как впервые переступил порог вашего дома. Ты была еще совсем ребенком, и я внезапно почувствовал, что любовь к Богу борется во мне с любовью к тебе. Я видел, как он мучает тебя и мать, как он отвернулся от единственного сына…
– Но ты ничего не делал, чтобы остановить его, потому что боялся не меньше нас. Ты ничего не сделаешь такого, что навредит твоей карьере, потому что, если он действительно станет епископом, ты займешь его место викария. И эта твоя половина боится меня, Джон Рис. Боюсь, ты слишком похож на моего отца.
– Как мне доказать, что я люблю тебя больше, чем кого бы то ни было…
– Нет, не больше, чем Бога! Неужели больше, чем всемогущего Бога, сэр? Должен ли мой отец напомнить тебе, что «тот, кто любит отца, мать, сестру или брата больше, чем Бога, недостоин рая»?
Несколько мгновений Джон сидел неподвижно, как громом пораженный. Затем он спрятал сжатые кулаки в складки сутаны и смущенно нахмурился.
Прищурившись, Мария наклонилась к нему.
– Поцелуй меня, – прошептала она. – Нет, не в лоб. Я больше не ребенок, Джон. Поцелуй в губы. Мне девятнадцать, а меня еще ни разу не целовали. Знаешь почему? Потому что во всей деревне не нашлось ни одного мужчины, который не убоялся бы гнева отца. Даже ты. Что бы ни чувствовало твое тело, сердце твое отдано Богу. Он отвернулся и потупил глаза.
– В нашу первую брачную ночь ты тоже будешь отворачиваться? – она схватила его руку и прижала к своей груди.
Джон вздохнул и замер. Он снова посмотрел ей в лицо, а затем перевел взгляд на свою руку, которую она с жаром прижимала к своему крепкому телу.
Глаза у нее затуманились, дыхание участилось.
– Разве это не часть любви, Джон? – улыбнулась она. – Отдавать другому свое тело, а не только душу?
Он издал булькающий звук, а в его глазах загорелся огонь, свидетельствующий о душевных муках. Затем он отнял руку.
– Бог милосерден, – потрясенно произнес он и прижал пальцы к глазам, как будто пытался заслониться от Марии.
Легкий ветерок шевелил ее спутанные волосы, разметавшиеся по почти бесстыдно выпиравшей из узкого детского платья груди, хотя отец принуждал ее стягивать грудь, чтобы скрыть этот признак явного распутства.
