Джорджетт Хейер - Испытание любовью
Симон редко вызывал неудовольствие своих господ. Его спокойствие невольно вызывало уважение, он был настоящим мужчиной, и все стремились заручиться его дружбой. Однако заслужить ее было нелегко. Парня не интересовало мнение других о нем самом, и вообще большинство людей не вызывало у него никакого интереса, за исключением Фалька Монлиса и его сына, к которому он относился с некоторой любовью и пренебрежением одновременно.
Несколько раз Симон видел своего отца Джеффри Мальвалле, но не знал, обратил ли тот на него внимание. Правда, однажды на суде в Бедфорде, который рассматривал земельный спор между Монлисом и Мальвалле, Джеффри, лениво оглядываясь вокруг, немало удивился испытующему взгляду вражеского пажа, который сидел, оперевшись подбородком на руку, и внимательно, спокойно на него смотрел. Джеффри бросил на него надменный взгляд, но, когда их глаза вновь встретились, быстро отвернулся и на его щеках загорелся румянец. А Симон продолжал разглядывать его, но вовсе не для того, чтобы вызвать раздражение Джеффри, а просто потому, что ему очень хотелось определить, что это за человек. И то, что он увидел, не вызвало у него ни досады, ни неприязни. Джеффри был высок и строен. Франтоват в одежде и манере поведения, а по словам Монлиса, уравновешен и горд, как сам Люцифер. Его коротко постриженные волосы слегка поседели, глаза были точно такого же цвета, как у Симона, и так же глубоко посажены. Брови такие же густые и прямые, но рот, в отличие от Симона, – полногубый, а лоб – не так покрыт морщинами. У Мальвалле был сын, на два года старше Симона, которого тоже звали Джеффри, но его паж Монлиса пока еще не видел.
Отношения между Аланом и Симоном вскоре переменились. Теперь Алан полностью подчинялся юному пажу, испытывая к нему преданную любовь, которую Бовалле принимал с небрежным покровительством. Они часто играли вместе, и паж легко побеждал во всех играх, где требовалась физическая сила. В стрельбе из лука разница между ними была особенно велика. Симон наблюдал за усилиями Алана натянуть лук с пренебрежительной усмешкой, которая еще больше того расстраивала, и в результате стрела летела мимо цели. Пытался он учить его и бою на дубинках, действуя вполсилы, с учетом разницы в возрасте. Но Алан, хотя и не был трусом, не любил грубые виды спорта и избегал эти занятия. Ему нравилась соколиная охота и охота с собаками, он проявил большие способности в фехтовании. Турниры его также не привлекали, Алан с гораздо большим удовольствием оставался дома, играя на арфе и напевая любовные песенки, посвященные своим многочисленным увлечениям. Он любил рисовать и писал стихи, как это делали трубадуры прошедших веков, пользовался большим успехом у женщин и к пятнадцати годам постоянно ухаживал то за одной, то за другой дамой, вызывая неудовольствие своего пажа.
– Неужели ты никогда не любил? – жалобным тоном спросил его однажды Алан.
Они сидели вдвоем в комнате, расположенной высоко в одной из башен крепости. Алан играл на арфе, а Симон натягивал новую тетиву на свой огромный лук. Не поднимая головы, он презрительно скривил рот:
– Ах, любовь! Ты все время говоришь о ней. Объясни мне, что это такое?
Алан, продолжая тихонько наигрывать на арфе, наклонил красивую голову. Его темные глаза вспыхнули, он улыбнулся:
– Разве ты не знаешь? Неужели ни одна девица еще не затронула струн твоего сердца?
– Ни в коей мере, – коротко отрезал Симон.
Алан отложил арфу и скрестил стройные ноги. Он был одет в длинную, до пола, тунику из переливчатого синего бархата, расшитую золотом. В его левом ухе висела серьга, на пальце сверкало кольцо, а туника в талии была перехвачена поясом из кованого золота, усыпанным драгоценными камнями. В противоположность ему, на Симоне не было ни одного украшения, только длинный кафтан темно-красного цвета да высокие сапоги. Он по-прежнему был пострижен кружком, хотя в моду уже вошли короткие волосы. И хотя в то время ему было всего шестнадцать лет, его рост составлял шесть футов. По широкой спине Симона перекатывались клубки мускулов, а руки обладали медвежьей силой. Рядом с хрупкой фигурой Алана он казался настоящим гигантом.
Алан с любопытством посмотрел на него.
– Мои сестры совсем неплохо выглядят, – сказал он, улыбаясь. – Элен, пожалуй, симпатичнее, чем Джоан.
– Ты так думаешь? – отозвался Симон, не отрываясь от своей работы.
– Какая из них нравится тебе больше, Симон? – тихо поинтересовался Алан.
– Не знаю, не думал об этом, – поднял голову тот, и на лице его тоже промелькнула улыбка. – Ты считаешь, что одна из них могла бы растревожить мое сердце?
– Разве нет? Неужели у тебя не учащается пульс в их присутствии?
Симон попробовал растянуть новую тетиву.
– Пульс? – неторопливо переспросил он. – Что за глупости! Мой пульс учащается тогда, когда я попадаю стрелой в цель, или когда кладу противника на лопатки, или когда сокол на лету хватает добычу.
Алан вздохнул:
– Симон, Симон, неужели у тебя каменное сердце? Неужели ты никого не любишь?
– Я не знаю, что такое любовь. Я ее не чувствую! Думаю, это всего лишь фантазии слезливых юнцов.
Его собеседник рассмеялся:
– У тебя ядовитый язык, Симон.
– Может быть, мой язык заставит тебя заниматься серьезными мужскими делами, вместо любовных стенаний?
– Вряд ли. Любовь – это все. Когда-нибудь ты убедишься, что я прав.
– Сомневаюсь! – возразил паж.
Алан снова вздохнул:
– У тебя просто нет сердца. Вместо него кусок гранита. Неужели ты никого не любишь – ни меня, ни милорда?
Симон отложил лук и принялся полировать стрелу.
– Ты как плаксивое дитя, Алан, – упрекнул он юношу. – Вы же мои господа – ты и твой отец!
Алан в отчаянии взмахнул руками.
– Но этого мне мало! – воскликнул он. – Я люблю тебя, почему же я не вызываю в тебе ответного чувства? Неужели у тебя нет даже искорки любви для меня, Симон?
Тот взял другую стрелу и любовно провел ладонью по ее оперению. Затем задумчиво посмотрел на Алана. Юноша, покраснев, вскочил на ноги:
– Эта стрела интересует тебя больше, чем я!
– Ну, это глупости, – холодно возразил слуга – Что я могу сказать тебе о моих чувствах, если сам о них ничего не знаю?
– Неужели, например, завтра ты сможешь покинуть Монлис безо всякого сожаления? – удивился Алан.
– Нет, – возразил Симон. – Но однажды это случится. Я пробуду здесь еще несколько лет, пока не стану совсем взрослым. Если хочешь знать, я счастлив здесь. Мы с тобой друзья, милорд Фальк прекрасно меня понимает. Оставим эту глупую женскую болтовню.
Алан сел на прежнее место, взял на арфе несколько фальшивых аккордов.
