Мишель Моран - Дочь Клеопатры
Александр повернулся ко мне.
— Им нужно бежать отсюда! Бежать со всех ног!
— Может, они не верят, что скоро сюда прибудет армия Октавиана.
— Это известно каждому. Весь дворец уже знает.
— Тогда они задержались ради нас. В надежде, что боги услышат наши молитвы.
— Ну и глупцы, — с горечью произнес брат, покачав головой.
Купол фамильного мавзолея высился над горизонтом — у самого края моря, на мысе Лохий. В добрые времена мы часто наведывались туда, чтобы понаблюдать за работой строителей, и теперь я пыталась представить себе, как это будет — без грохота молотков и гула голосов. Одиноко, подумалось мне. И страшно.
Колонный зал внутри мавзолея вел к чертогу, где в ожидании стояли саркофаги, предназначенные для отца и матери. Оттуда можно было подняться по лестнице в верхние комнаты, окна которых сейчас залил солнечный свет, но в нижние не проникал ни единый луч; при мысли об этом я передернулась от озноба. Лошади резко встали у деревянных ворот, и солдаты расступились, давая нам дорогу.
— Ваше величество, — промолвили они, пав на колени перед царицей, — что нам делать?
Она посмотрела на старшего и в отчаянии спросила:
— Есть надежда, что мы разобьем их?
Воин отвел глаза.
— Простите, ваше величество.
— Ну так бегите!
Мужчины поднялись на ноги.
— А как же… как же сражение? — потрясенно проговорили они.
— Сражение? — с горечью произнесла мама. — Октавиан победил и вскоре объявит свои условия; я буду ожидать здесь, в то время как мои люди ползают и пресмыкаются у ног врага.
Невдалеке заголосила жрица, возвещая прибытие воинов Октавиана, и мать посмотрела на нас.
— Туда! — прокричала она. — Все внутрь!
Обернувшись на бегу, я увидела побелевшие лица солдат. В мавзолее не ощущался летний зной. Понемногу глаза привыкли к темноте. Вдруг при свете, пролившемся через открытую дверь, перед нами засияли дворцовые сокровища. В сундуках из слоновой кости мерцали серебряные и золотые монеты; тяжелое ложе из древесины кедра, установленное между саркофагами, было усеяно редкостными жемчужинами. Ирада дрожала, кутаясь в длинный льняной плащ, а Хармион обвела взглядом груды сложенных по кругу дров, и ее глаза наполнились горькими слезами.
— Закройте двери! — велела мама. — Заприте их как можно крепче!
— А что будет с Антиллом? — встревоженно спросил Александр. — Он сражается…
— Пусть бежит вместе с вашим отцом!
С грохотом захлопнув двери, Ирада задвинула железный засов, и наступила мертвая тишина. Слышалось только потрескивание факелов. Птолемей заплакал.
— Тихо! — прикрикнула мать.
Приблизившись к ложу, я взяла мальчика на руки.
— Все будет хорошо. Смотри, — ласково прибавила я, — ведь мы же вместе.
— Где папа? — выкрикнул он.
— Придет, — отвечала я, гладя его по руке.
Братишка почувствовал мою ложь и завопил высоким голосом.
— Отец! — плакал он. — Отец!
Мать подошла к нему через комнату и ударила по лицу. На нежной щеке отпечатался след от ладони. Малыш замолчал; его нижняя губа задрожала, и Хармион забрала у меня братишку, пока он снова не разревелся.
— Простите, — сорвалось с моих уст. — Я только хотела его успокоить.
Мать поднялась по мраморной лестнице на второй этаж, а мы с Александром сели на нижней ступеньке.
— Видишь, как вредно быть доброй? — произнес он и покачал головой. — Лучше бы ты его шлепнула.
— Птолемей — ребенок.
— А мама сражается за свою корону. Думаешь, ей приятно слушать, как он причитает и зовет отца?
Обняв колени, я поглядела на груды дров.
— Она ведь не подожжет мавзолей. Это всего лишь способ отпугнуть Октавиана. Говорят, его людям годами не выдавали жалованья. Ему нужна наша мама. Ему нужно все это.
Брат промолчал. Только встряхнул на ладони пару игральных костей. Потом еще и еще.
— Прекрати, — не сдержалась я.
— Сходи к ней.
Я подняла глаза: мама сидела на резном деревянном ложе и неотрывно смотрела на море. Теплый бриз развевал тонкий шелк платья.
— Разозлится.
— На тебя — нет. Ты ее маленькая луна.
Александра Гелиоса назвали в честь солнца, а мне досталось имя ночного светила. И хотя мама часто повторяла, что ее маленькая луна всегда все делает правильно, я почему-то медлила.
— Она не должна быть сейчас в одиночестве. Ей страшно, Селена.
Я взошла по ступенькам. Мама не обернулась. Ее тяжелые косы, увитые жемчугом, венчала корона с изображением грифа, который жадно тянулся к морю, словно желал улететь. Я присела рядом на ложе и стала смотреть в ту же сторону. На бескрайних голубых просторах пестрели сотни надутых парусов. Все корабли направлялись в гавань Безопасного Возвращения. Никакого сражения. Никаких попыток сопротивляться. Год назад наши суда потерпели полное поражение при Акции, и теперь они просто сдались.
— Мальчишка, — промолвила мать, не взглянув на меня. — Решил отобрать у Антония половину Рима, глупец. Юлий был величайшим из мужей, но даже его нашли мертвым в Сенате.
— Я думала, наш отец — величайший из римских мужей.
Она обернулась. Ее светло-карие очи сияли почти как золото.
— Юлий ценил свою власть превыше всего. А твой отец любит лишь вино и гонки на колесницах.
— И тебя.
Уголки ее губ изогнулись книзу.
— Да.
Мама уже снова смотрела на волны. В первый раз вода решила судьбу нашей династии, когда погиб Александр Македонский. Империя начала распадаться, и его сводный брат Птолемей отплыл в Египет и облек себя царской властью. И вот теперь то же самое море сменило милость на гнев.
— Я велела сказать Октавиану, что готова к переговорам. Даже послала ему свой скипетр, но не дождалась ответа. Значит, Фивы не будут восстановлены. — Мама всегда мечтала возродить этот город, за шестнадцать лет до ее рождения разрушенный рукой Птолемея Девятого в наказание за бунт горожан. — Сегодня мой последний день на египетском троне.
Меня испугал ее обреченный голос.
— На что же нам остается надеяться?
— Говорят, Октавиана растила сестра Юлия. Может быть, он еще пожелает, чтобы сын Юлия взошел на престол.
— Как по-твоему, где сейчас Цезарион?
Я знала, что в это мгновение перед ее мысленным взором возникли его широкие плечи и чарующая улыбка.
— В городе Веронике, с наставником, ожидает ближайшего корабля на Индию, — с надеждой проговорила она.
После битвы при Акции старшему брату пришлось бежать, а просватанной за Александра царевне Иотапе — вернуться в Мидию. Нас разметало ветром, словно листья. Увидев мой взгляд, мама сняла с шеи ожерелье из розовых жемчужин.
