Анна Грейси - Беспечный повеса
– Ну хватит. – Пруденс собрала сестер вокруг себя на кровати. – Мы говорили о маме, а не моем глупом носе.
Когда она начала рассказывать часто повторяемую любимую историю, ее голос стал певучим.
– Мама была настоящая красавица. И хотя ее семья занималась торговлей, папа влюбился в нее с первого взгляда.
Несмотря на то что у мамы было множество поклонников, а папа не был самым красивым, самым богатым, самым титулованным из них, мама тоже влюбилась в него, едва увидев.
Все пять девочек восхищенно вздохнули.
– Обе семьи, и Эйнзли, и Мерридью, были против этого брака, – напомнила Грейс, – поэтому мама и папа убежали в Италию, там они поженились и родились мы.
– Продолжай, Пруденс. Расскажи про мамины волосы.
Пруденс откинулась на подушки. Сестры подвинулись ближе, Грейс, как котенок, свернулась клубочком у нее под боком.
– Мама была золотая, вся золотая, – сказала она. – У нее были рыжие волосы, будто, только что из кузнечного горна, одновременно и рыжие, и золотые, полные жизни, как у тебя, Грейс. И папа любил мамины волосы – я хочу, чтобы ты помнила об этом, малышка, если вдруг тебе придет в голову, что твои волосы безобразны! Папа всегда играл с мамиными волосами, ласкал их, любил ее кудри. Он привык шутить, что мама обвела его вокруг своего маленького пальчика, как ее локон обвивается вокруг его пальца. И в один прекрасный день ты встретишь человека, который полюбит тебя и твои волосы так, как папа любил маму.
– Так, как Филипп любит тебя? – вздохнула Грейс.
Пруденс улыбнулась и откинула от личика сестренки буйные кудряшки.
– Возможно, – согласилась она и продолжила: – Мама не только внешне была красавицей, природа одарила ее замечательным, нежным голосом, сладким как мед. У тебя такой же голос, Фейт. Мама часами нам пела. А когда она смеялась, казалось, это музыка солнечного света, что солнце смеется вместе с ней...
– Я помню ее смех, – вдруг сказала Чарити. – Такой счастливый. Мне всегда хотелось смеяться вместе с ней.
– Ты так и делала, – согласилась Пруденс. – Мы все так делали. Мама и папа обожали друг друга. Они всегда держались за руки, обнимались, целовались, смеялись...
Сестры хором вздохнули. Давно канувшие в прошлое светлые годы так отличались от безрадостного существования, которое они влачили теперь в Дерем-Корте, где не было места любви.
– И они очень любили нас, – продолжила Пруденс. – Папа всегда хватал нас в объятия и целовал, не обращая внимания на липкие пальцы и чумазые лица. Мама всегда брала малютку – тебя, Грейс, – с собой, когда мы гуляли по берегу моря или по деревне, даже если Кончетта, твоя няня, твердила, что младенцу лучше остаться дома. Мама говорила, что хочет, чтобы ее маленькое солнышко было рядом с ней...
Она смотрела на сестер, прижавшихся друг к другу на большой старой кровати. В холодном сером свете они совсем не походили на маленькие солнышки: на бледных лицах синяки, прекрасные глаза покраснели от слез. Они были рождены для любви. Мама им это обещала. Пруденс нужно заставить их поверить в это, и она это сделает!
– Никогда не забывайте, что мы не принадлежим мрачному миру дедушки, лишенному любви, – сказала она. – Мы родились в Италии, в доме, полном солнечного света, смеха, любви, счастья, и я обещаю, как бы нам ни было тяжело сейчас, однажды мы вновь вернемся к счастливой жизни. С солнцем и смехом. С любовью и счастьем. Я обещаю.
Снаружи, словно насмехаясь над ее словами, резкий холодный ветер громыхал кровельным железом. Пруденс не обращала на это внимания. У нее возник план.
Доктор Гибсон положил сумку на край стола и сел.
– У лорда Дерема тяжелое сотрясение мозга и в нескольких местах сломана лодыжка.
Пруденс налила доктору чаю.
– Он поправится? – Она хоть и презирала своего деда, но не желала быть причиной его смерти.
Доктор Гибсон осторожно отхлебнул горячий чай, потом сказал:
– Его травмы весьма серьезные, но думаю, его организм с ними справится. Он определенно поправится, хотя и не слишком быстро.
– Сколько это займет времени? – Пруденс подвинула доктору тарелку со сдобным печеньем.
У нее была веская причина, чтобы задать этот вопрос. Это был смелый план. Отчаянный. Рискованный. Но он должен сработать.
Это единственный выход из их положения.
Доктор откусил кусочек печенья.
– Рана на голове затянется через несколько дней, возможно, через неделю. – Он снова отхлебнул чай и добавил: – Лодыжка будет заживать дольше. Она сломана в нескольких местах. Ему придется полежать недель шесть-семь.
Шесть или семь недель!
Радость наполняла душу Пруденс. Шесть недель более чем достаточно, чтобы воплотить ее план в жизнь. Но ей нужна помощь доктора. Она отставила чашку в сторону, набрала в грудь воздуха и сказала:
– Доктор Гибсон, вы знаете, как случилось, что дедушка упал?
Он хмыкнул и потянулся за очередным печеньем.
– Кучер, который приехал за мной, рассказал какую-то дикую историю. Но вы же знаете, слуги всегда склонны преувеличивать.
– Сомневаюсь, что он преувеличил. Разве вы не слышали, как страшен в гневе мой дед...
– Ба! – махнул рукой доктор. – У меня есть дела поважнее, чем слушать деревенские сплетни.
– Это чистая правда, – горячо возразила Пруденс. – Это больше не может так продолжаться. Разве вы сами не видите, что дедушка впал в крайность?
– Он никогда розог не жалел, но мужчина должен быть строгим...
– Строгим! Уверяю вас, это нечто большее. Бедная Хоуп большую часть времени проводите привязанной за спину левой рукой. Это делается, чтобы отучить девочку пользоваться ею. Дедушка говорит, что это рука дьявола. Фейт живет в постоянном страхе, что случайно напоет какой-нибудь мотив, а этого достаточно для порки. Посмотрите, что он сделал с моей младшей сестренкой Грейс. Он уверен, что на ней печать библейской нечестивицы Иезавели, а все потому, что у нее рыжие волосы.
Доктор перевел взгляд на огненные локоны Пруденс, и она кивнула:
– Да, и на мне тоже. С тех пор как мне исполнилось одиннадцать, он пытается выбить из меня дьявола. – Голос Пруденс дрогнул от горя и гнева. – Но во мне его нет. Не стоит избивать мою маленькую сестру так же, как меня.
– Хоуп – левша, это нужно исправить. Хотя, как я вижу, вас эта необходимость огорчает. Но Фейт и Грейс кроткие милые создания. – Доктор неловко шевельнулся в кресле.
– Грейс сделала это. – Пруденс подвинула к доктору сумочку в египетском стиле.
Доктор озадаченно посмотрел на нее.
– Вся эта египетская чепуха несколько лет назад была в Лондоне предметом увлечения. Уж я-то знаю, моя жена с ума сходила по подобным штучкам.
– Ваша жена – мерзкая язычница? – резко спросила Пруденс. – Идолопоклонница? Богохульница? Бесстыдница?
