На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Пауль был совершенно равнодушен к происходящему, и это равнодушие пугало Лену. Такой непохожий на себя на фотокарточках, с запавшими глазами и острыми скулами на лице он пугал ее. Особенно когда, задумавшись, устремлял в никуда какой-то странный взгляд. Лена ничего не могла с собой поделать, но поневоле приходило на ум сравнение с Кощеем из детских сказок, который нес в себе печать смерти. Наверное, поэтому не волновало происходящее, и он выглядел совершенно спокойно и вел себя совсем обыденно на протяжении нескольких дней, что они провели в подвале в ожидании прихода Красной Армии.
А вот Кристль и Лене было страшно думать о будущем, которое ждет их, когда фронтовая гроза, громыхающая вдали и подсвечивающая линию горизонта, докатится до них. Хотя был ли в этом смысл? Неизвестно, сумеют ли они все вообще пережить отход немцев из города, ведь по слухам, нацисты не сдавали города просто так, и когда отступали, взрывали дома вместе с жителями. Настал момент, когда немцы начали бояться не только русских варваров, но и соотечественников, ослепленных идеями «войны до последней капли крови». На второй день их вынужденного заточения Кристль рассказала, что так погиб их сосед, старик Майер, слишком рано повесивший на окно своего дома белую простыню. Его вытащили из дома уходящие от наступления советских войск эсэсовцы и расстреляли за «панические настроения и сдачу в плен врагу». Однажды в дом на Егерштрассе вломились — и Лена, и Пауль тревожно вслушивались в грохот сапог у себя над головой и угрожающие громкие голоса, но фраз разобрать не могли. Им повезло — и бургомистр, и начальник отделения гестапо с заместителем искали у вдовы Гизбрехт яд, зная, что Людо сумел сохранить часть аптечных средств после налета. Отказываться помочь было настоящим безумием, как сказала Кристль, спустившись в подвал.
— Они дали мне час на то, чтобы подготовить яд, — шептала она взволнованно сыну и Лене. — Вам нужно уходить. Потому что они вернутся и убьют меня, если не получат желаемое. Я пыталась им объяснить, что ничего не понимаю во всем этом, но они и слушать не желают. Говорят, что без разницы, сколько яда намешать — выход один. Мне сбежать не удастся — они оставили одного из своих, «черномундирников». Караулит меня. Еле-еле удалось спуститься вас предупредить. Как выдастся случай — уходите! И не выходите из подвала, что бы ни случилось со мной, если еще будете здесь!
— Если они хотят яд, будет им яд, — сурово произнес Пауль, забирая из рук матери ключи от шкафчиков. — Я лично смешаю им его.
— Если ты позволишь им умереть, они никогда не будут наказаны! — схватила его за рукав Лена, на мгновение забыв свой страх перед ним. — Ты же слышал — начальник гестапо! У него точно руки по локоть в крови. Его должны судить! Нельзя убить вот так просто!
Но Пауль только стряхнул ее руку без единого слова, и она отступила — ушла в свой угол, села на матрас наблюдать, как ловко он смешивает яд в нескольких стеклянных флакончиках. Кристль хоть и поглядывала виновато на Лену, зная ее мнение, но тоже молчала, а потом осторожно собрала флакончики и отнесла наверх дожидающемуся ее эсэсовцу.
— Не думай, я не убийца, — произнес тихо Пауль, когда после ухода солдата прошло еще немного времени, и они убедились, что больше обитателям дома ничего не угрожает. — Я бы хотел их убить, не буду отрицать. Всех до одного. Я мечтал об этом долгое время. Собрать бы их всех и расстрелять… нет! Не расстрелять! Разорвать собаками, как рвали нас! Забить железными палками, как били нас! Чтобы они также мучительно умирали, как погибали мои товарищи. Но сейчас я думаю так же, как ты, Лена. Их нельзя убивать просто так из жажды мести. Я видел пару смертей охранников после того, как русские вошли в лагерь и не сразу взяли порядок в свои руки. Они не приносят ничего, эти смерти. Вообще ничего — никаких эмоций. Этих ублюдков должны судить и только после суда казнить за все их преступления. Судить так, чтобы весь мир узнал, что они творили. И казнить только по приговору, а не так, как убивали они — без суда, по прихоти под прикрытием их нацистских идей. Потому что мы должны быть другими, — Он помолчал немного, а потом добавил еще тише, чем прежде, словно эта длинная речь, впервые за дни, что он провел в подвале, лишила его голоса и сил. — Я сделал им дозу, которая не убьет их, чтобы они выжили и получили сполна заслуженное потом, когда новая Германия будет их судить. Их только вывернет наизнанку, и это будет так долго и так остро, что они будут молиться об избавлении от этих мук. Вот мое возмездие им… за все!..
Той же ночью Пауль плакал еле слышно, спрятав лицо в постели. Лена угадала это по еле вздрагивающим плечам, когда в очередной приступ бессонницы, прислушиваясь к звукам военной ночи, чтобы угадать близость фронта, а потом и вовсе расслышала еле уловимый редкий звук его плача. И устыдилась своих сегодняшних мыслей на его счет и прежнего страха его вида. Стало стыдно настолько, что сама не смогла сдержать слез, вспоминая, как обращались с военнопленными нацисты в Минске. И те самые очки, которые когда-то так старательно искала студенту Саше Комарову из Москвы, который не пережил нацистского лагеря.
— Говорят, что этот проклятый вампир Гитлер мертв. Русские взяли Берлин, а союзники так и стоят на западном берегу Эльбы, — рассказывала немка последние слухи, которые слышала в церкви. Отслужив последнюю службу под звуки отдаленной канонады, пастор простился со своими редкими прихожанами, оставшимися во Фрайтале в то майское утро, и попросил больше не выходить из домов ради их безопасности. Городок тут же обезлюдел. Затворились наглухо ставни, заперлись подвалы и погреба на замки, а вот входные двери оставили открытыми по совету пастора. Русских запертые двери все равно не остановят, но вдруг эти варвары разозлятся и решат снести дома ударами из своих пушек и танков? А так пусть грабят, что хотят, лишь бы не добрались до подвалов…
Гитлер мертв. Берлин взят.
Вспышка ослепительной радости Лены нахлынула вместе со слезами облегчения, что годы войны наконец-то закончились, а нацисты получили по заслугам, как и должно быть в этом мире. Зло было покарано, а добро восторжествовало на его обломках.
Все было кончено. И было уже не так страшно встречать неизвестное будущее, которое представлялось таким неясным сейчас.
Веймар был взят американцами, как ходили слухи. Значит, замок остался там, на другой стороне, у союзников. А сама она, скорее всего, будет на стороне советских войск, которые подходили с каждым днем все ближе к Дрездену. Где сейчас Рихард? На какой стороне? В плену у советских войск, как и предположил механик-дезертир? Или ему посчастливилось в очередной раз выжить и вернуться в Розенбург? О, пусть это будет так! Пусть он встретит конец войны живым!
Лена была рада, когда на следующее утро Кристль осталась в подвале, а не поднялась наверх, как обычно. Фронт придвинулся совсем близко к Дрездену, и безопаснее было прятаться внизу, как заявил Пауль. По крайней мере, было больше шансов выжить во время уличных боев, если они случатся на Егерштрассе.
— Нам повезло, наш дом не в центре городка. Есть шанс, что все закончится прежде, чем дойдет до окраины, — сказал Пауль, пытаясь успокоить встревоженную мать.
— Помоги нам Господь, — ответила на это Кристль, крестясь, и делала это всякий раз, как где-то что-то грохало угрожающе близко.
Они почти не говорили в подвале в тот последний день, когда линия фронта подкатывалась все ближе и ближе. То ли от волнения, то ли от страха на Лену волнами накатывалось странное состояние. Кружилась голова, билось сердце с утроенной силой в груди, изредка подкатывала тошнота к горлу, хотя она не ела с прошлого дня. Поэтому она просто лежала с закрытыми глазами на импровизированной постели и старалась ни о чем не думать. Только изредка проверяла пистолет под матрасом, который достала из тайника еще в первые же дни вынужденного пребывания в подвале. Ощущение оружия под рукой почему-то придавало уверенности сейчас, когда то и дело откуда-то доносились раскаты очередей.
