Александр Дюма - Сальватор
«Ну, вот мы и дошли до сути, — подумал Жан Робер. — Он видел, как я выходил вчера из его особняка в неурочное время, и пришел узнать причину позднего визита».
— Госпожа де Маранд, — продолжал банкир, который, естественно, не мог услышать мысленной реплики Жана Робера, — очень вас любит.
— Сударь!..
— Она любит вас как брата.
Господин де Маранд подчеркнул последние два слова.
— Но меня особенно удивляет и огорчает, — продолжал г-н де Маранд, — что ей не удалось внушить вам в отношении меня хотя бы отчасти то чувство, которое она сама питает к вам.
— Сударь! — поспешил заметить Жан Робер, растерявшись от того, какой оборот принимает их разговор и даже не догадываясь о его цели. — Мы с вами представляем настолько разные виды деятельности, что…
— … это вам мешает испытывать ко мне дружеские чувства? — перебил г-н де Маранд. — Неужели вы полагаете, дорогой поэт, что в банковской деятельности совсем не нужен ум? Вы думаете, как и те, кто знает о финансовой игре лишь по потерям, что все банкиры — дураки или?..
— О сударь! — вскричал поэт. — Я далек от подобной мысли!
— Я был заранее в этом уверен, — продолжал банкир, — и потому говорю вам, что наши виды деятельности — хотя это не бросается в глаза — имеют немало похожего, немало общего. Финансы, так сказать, дают жизнь. Поэзия же учит нас получать от жизни удовольствие. Мы представляем два противоположных полюса и, следовательно, одинаково необходимы для того, чтобы вращалась земля.
— Но, — сказал Жан Робер, — из этих нескольких слов видно, что вы поэт не меньше меня, сударь.
— Вы мне льстите, — отвечал г-н де Маранд, — я не заслуживаю этого звания, хотя пытался его завоевать.
— Вы?
— Да. А вас это удивляет?
— Нисколько. Однако…
— Понимаю. Вам кажется, что банк и поэзия несовместимы.
— Я этого не говорю, сударь.
— Но думаете так. А это одно и то же.
— Нет. Я только говорю, что не знаю о вас ничего…
— … что доказывало бы мое призвание?.. Будьте осторожны. Однажды, когда у меня будет повод досадить вам, я приду сюда с рукописью в руках. Но сегодня я от этого далек; напротив, я пришел извиниться. Ах, вы сомневаетесь, молодой человек! Так знайте: я, как и все, написал собственную трагедию — «Кориолан»; затем шесть первых песен поэмы под названием «Человечество»; потом еще томик стихов о любви; еще… еще… да разве вспомнишь? Однако, так как поэзия — это такой культ, который не кормит своих жрецов, мне пришлось трудиться в материальной сфере вместо духовной. Вот как я стал просто банкиром, когда — позвольте мне сказать об этом одному вам, опасаясь, как бы меня не обвинили в гордыне, — мог бы оказаться вашим собратом.
Жан Робер низко поклонился, растерявшись как никогда от того, какой все более неожиданный оборот принимает разговор.
— Именно на этом основании, — продолжал г-н де Маранд, — я осмеливаюсь искать вашей дружбы и даже просить доказательство ее.
— У меня! Говорите, сударь, говорите! — в крайнем изумлении вскричал Жан Робер.
— Если есть еще, к счастью, на свете люди, которые, подобно нам, почитают поэзию или отдают ей должное, — продолжал г-н де Маранд, — то существуют и другие, которые, презирая любые идеалы, ждут от жизни лишь грубых удовольствий, физических радостей, материальных утех. Этот тип людей все более препятствует естественному прогрессу цивилизации. Низводить человека на уровень животного, удовлетворять лишь плотский голод, требовать от женщины только удовлетворения грубой похоти — в этом, по моему разумению, состоит одна из язв нашего общества. Вы разделяете мое мнение, дорогой поэт?
— Полностью, сударь, — ответил Жан Робер.
— И вот существует человек, в котором словно воплотились все пороки такого рода. Развратник уверяет, что его голова лежала на всех подушках; он не отступает перед невозможностью либо в надежде все-таки одержать победу, либо чтобы придать поражению видимость триумфа. Этот человек, этот распутник, этот фат вам известен: я говорю о господине Лоредане де Вальженезе.
— Господин де Вальженез! — вскричал Жан Робер. — О да, я его знаю.
И его глаза вспыхнули ненавистью.
— Так вот, дорогой поэт, вообразите: вчера вечером госпожа де Маранд слово в слово пересказала мне сцену, незадолго до того имевшую место между ею, вами и им.
Жан Робер вздрогнул. Однако банкир продолжал в том же любезном и приветливом тоне:
— Я давно слышал от самой госпожи де Маранд, что этот фат за ней ухаживает. Я ждал лишь случая, как законный защитник и покровитель госпожи де Маранд, чтобы преподать этому фату заслуженный урок, хотя думаю, что урок этот не слишком пойдет ему на пользу. И вот случай этот совершенно неожиданно представился.
— Что вы хотите сказать, сударь?! — воскликнул Жан Робер, начинавший догадываться о намерении своего собеседника.
— Я только хочу сказать, что, раз господин де Вальженез оскорбил госпожу де Маранд, я убью господина де Вальженеза: нет ничего проще.
— Однако, сударь, мне представляется, что раз свидетелем нанесенного госпоже де Маранд оскорбления оказался я, то наказать обидчика следует мне.
— Позвольте вам заметить, дорогой поэт, — улыбнулся г-н де Маранд, — что я ищу вашей дружбы, а не самопожертвования, Послушайте, поговорим серьезно. Имело место оскорбление. Но в котором часу? В полночь. Где? В комнате, где госпожа де Маранд из прихоти иногда ночует. Где прятался господин де Вальженез? В алькове этой комнаты. Все это… слишком интимно. И не я был в этот час рядом с госпожой де Маранд, не я обнаружил господина де Вальженеза в алькове, а ведь именно мне следовало там находиться и обнаружить его. Вы знаете нашу печать, а особенно журналистов. Какие любопытные комментарии будут даны о вашей дуэли с господином де Вальженезом! Вы полагаете, что имя госпожи де Маранд — то есть честное имя, которое и должно оставаться таковым, — хотя бы смутным намеком упомянутое в печати, не будет узнано недоброжелателями? Подумайте, прежде чем отвечать.
— Однако, сударь, — произнес Жан Робер, понимая справедливость этого довода, — я не могу позволить вам драться с человеком, который оскорбил женщину в моем присутствии.
— Разрешите с вами не согласиться, друг мой — я ведь могу вас так называть, не правда ли? Дама, которую оскорбили в вашем присутствии, то есть перед посетителем — заметьте, что для меня вы только посетитель, — моя жена. Я хочу сказать, что она носит мое имя и на этом основании — будь вы хоть сто раз правы — защищать ее должен я.
— Однако, сударь… — пробормотал Жан Робер.
