Алексей Пазухин - Самозванка (дореволюционная орфография)
Ясны и свѣтлы были очи этой милой дѣвушки, много пострадавшей, видѣвшей много горя и теперь счастливой, радостной…
Какъ цвѣтокъ раскрывается на встрѣчу яркимъ и горячимъ лучамъ вешняго солнца, зовущаго къ жизни, такъ теперь раскрывалась душа этой дѣвушки на встрѣчу грядущей любви, первой любви.
– Будешь моею? – тихо спросилъ Салатинъ.
– Возьми, если любишь…
– Люблю!…
Онъ привлекъ ее къ себѣ и поцѣловалъ.
– А не страшно тебѣ? – спрашивала Вѣра, не сопротивляясь его ласкамъ. – Ты не знаешь меня, милый… Я чужая тебѣ, я была… самозванкою, я чуть-чуть преступницею не стала…
– Ты свѣтлая и хорошая! – воскликнулъ Салатинъ.
– Спасибо, что вѣришь… Всю жизнь отдамъ, чтобы сдѣлать тебя счастливымъ…
Они отошли и сѣли въ уголокъ.
– Бабушка проститъ, думаешь? – спросила Вѣра.
– Надѣюсь… А если не проститъ, такъ Богъ съ нею!…
– Мнѣ было бы тяжело, – я очень полюбила ее, мнѣ жаль ее… А кромѣ того…
Она не договорила.
– Что? – спросилъ Салатинъ.
– Да, вѣдь, у меня ничего нѣтъ, мы нищіе…
– И тебѣ не грѣхъ это говорить? – съ упрекомъ воскликнулъ Салатинъ. – Я, вѣдь, не партію дѣлаю… Я, вѣдь, женюсь не по разсчету и мнѣ ничего не надо… У меня есть достаточно, но если бъ и ничего не было, такъ я не задумался-бы жениться на тебѣ. Бракъ по любви, по влеченію благословляется Богомъ, a мужъ при такомъ бракѣ становится энергичнымъ, предпріимчивымъ, трудолюбивымъ и является благосостояніе… Я даже счастливъ буду, если мнѣ придется сдѣлать для тебя все на мои средства… Съ какимъ бы восторгомъ я заботился о каждой вещицѣ, которая нужна тебѣ, съ какою любовью выбиралъ бы все это!…
– Милый, какъ ты меня любишь!…
– Очень, очень люблю, Вѣрочка!…
– За что?… Ты, вѣдь, совсѣмъ не знаешь меня…
– To есть хочешь сказать, что я не изучалъ тебя втеченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ?… Надо ли это?… Мнѣ думается, что иногда можно изучить человѣка въ одинъ часъ. Я вѣрю, что судьба, соединяя двухъ людей, открываетъ имъ „умственныя очи“ и они видятъ все, какъ въ увеличительное стекло, и все узнаютъ… Тутъ именно судьба, моя милая Вѣра!… Сколько видалъ я дѣвушекъ и ни къ одной не влекло меня, – почему?… Мнѣ сватали невѣстъ, я знакомился съ ними и уходилъ съ закрытымъ для любви сердцемъ. A тебя я полюбилъ, лишь только узналъ, что ты дѣвушка… И люблю, люблю!… Буду всегда любить!…
Степанида Аркадьевна загремѣла въ сосѣдней комнатѣ посудою.
– Степанида Аркадьевна, я чаю хочу, я не пилъ его сегодня! – крикнулъ Салатинъ.
– Несу, батюшка, несу, готовъ самоварчикъ-то!…
– И ѣсть я хочу, Степанида Аркадьевна!… Нѣтъ ли тутъ порядочнаго трактира?… Я послалъ бы зачѣмъ-нибудь дворника…
– Ишь, привыкли вы къ трактирамъ-то, люди торговые!… Я и безъ трактира все приготовила… Пирожковъ вамъ изжарила, яичекъ сварила, грибковъ въ сметанкѣ нажарила…
На столѣ закипѣлъ самоваръ, а вокругъ его появилось множество всякихъ тарелочекъ съ закусками: горячіе пирожки съ морковью и яицами, сковородка жареныхъ грибовъ.
Никогда въ жизни не ѣлъ съ такимъ аппетитомъ Салатинъ.
– Ну, теперь къ бабушкѣ! – сказалъ Салатинъ, позавтракавъ и напившись чаю. – Часа черезъ два я буду у васъ…
Провожая, Вѣра перекрестила его.
____________________
Въ домѣ Ольги Осиповны было печально и смутно, именно – смутно.
Старушка все безпокоилась о „внукѣ“ и бранила Николая Васильевича на чемъ свѣтъ стоитъ, какъ за то, что онъ былъ виновникомъ „несчастія“, такъ и за то, что онъ не ѣдетъ съ извѣстіемъ о состояніи Васи…
– Обѣщалъ путаникъ чѣмъ свѣтъ пріѣхать, а до полдня и глазъ не кажетъ! – ворчала старушка. – Искалѣчилъ мальчика, оглашенный, и знать не хочетъ!… He отдамъ я ему Васю, ну, его къ нечистому!… Всѣ эти мужчины на одинъ ладъ, всѣ путаники!…
– Можетъ и Bacя такой будетъ! – замѣтила Анна Игнатьевна. – Лучше бы ему дѣвочкою родиться, мамаша…
– Да ужъ, пожалуй, что такъ… Строгость нужна, строгость, драть ихъ слѣдуетъ, пока выше коломенской версты не вырасли!… А мы вотъ не деремъ, – слабы стали… Будь-ка я прежняя, такъ я-бы Васю то на обѣ корки отодрала, чтобъ безъ спросу не уѣзжалъ, да посмирнѣе былъ, а я вотъ жду его не дождусь, и обнимать да цѣловать стану!… Размякло сердце у людей, не стало крѣпости да строгости, не стало!…
Анна Игнатьевна похаживала изъ комнаты въ комнату, забывъ причесаться, угрюмая озобоченная…
А тутъ еще Настенька пришла и нагнала на нее тоску своими причитаніями, и угрозами.
– Все теперь узнается, все! – съ тоскою говорила „модная дѣвица“. – И узналось ужъ… Вѣрка ваша теперь и про деньги выболтаетъ…
– Выболтаетъ!… – не безъ злорадства согласилась Анна Игнатьевна.
– Ну, и пущай!… Я отопрусь, на меня уликъ никакихъ нѣтъ. Ее же за клевету къ отвѣтственности притянутъ…
– Судьи правду узнаютъ!… – замѣтила Анна Игнатьевна.
– А узнаютъ, такъ и вамъ съ дочкою не поздоровится!… За это, милая моя, по головкѣ не погладятъ!… Посидите въ острогѣ съ доченькой-то…
– И тебя туда-же…
– За что?
– А хоть-бы за то, что ты Вѣру красть заставляла…
– А доказательство гдѣ?
– Найдутъ… Спросятъ: на какія деньги ты себѣ всякіе наряды да балаболки покупала?… Попадемъ, такъ всѣ попадемъ…
Настеньку душила злоба, и попадись ей теперь Вѣра, она кинулась-бы на нее съ кулаками, вцѣпилась-бы въ нее зубами…
Анна Игнатьевна ходила-ходила, слушала-слущала шипѣнье Настеньки… да и разсказала ей все, что сообщилъ вчера вечеромъ Николай Васильевичъ.
Настенька позеленѣла вся.
– А, вотъ оно что!… – проговорила она, стискивая руки.
– Да, голубушка, вотъ оно что… – сказала Анна Игнатьевна. – Наша пѣсенка спѣта…
– А Вѣра… Вѣра счастлива будетъ?…
– Должно быть, такъ…
– Нѣтъ!…
Настенька вскочила.
– He бывать этому, не бывать!… Если бабушка не растерзаетъ ее за это, такъ я… я задушу ее!…
– Образумься, глупая! – остановила ее Анна Игнатьевна. – Аль погибели своей хочешь?…
– И погибну, и погибну… а ей жить не дамъ, нѣтъ!…
„Модная дѣвица“ упала головой на столъ, зарыдала, забилась вся, но этимъ и кончилось все.
Мелкая, слабая натура „модной дѣвицы“ была не способна на какое-нибудь смѣлое рѣшеніе и за первымъ припадкомъ бѣшенства, злобы, безумія наступила реакція…
Настенька только струсила и упала духомъ. Она принялась умолять Анну Игнатьевну не губить ее, просила вымолить прощенье у Вѣры и даже обѣщала вернуть часть похищенныхъ денегъ, лишь-бы только не было суда, лишь-бы не привлекли ее къ отвѣтственности…
Успокоенная Анною Игнатьевной, она ушла домой и просила написать ей про окончаніе „исторіи“.
