Елена Арсеньева - Коронованная распутница
При этой мысли сжалось сердце. Катерина никогда в жизни не оставалась одна! Непременно находился рядом какой-то мужчина, который брал на себя заботу о ней! Она недолюбливала женщин – по сути дела, Анна Крамер была единственной, кому она доверяла, но Анны рядом нет, неведомо вообще, жива ли она! На себя. Рассчитывать стоит только на себя.
Прежде всего нужно узнать, где она находится. Сумерки сгустились, да еще туман…
Пришла страшная мысль, что Петр уже вернулся во дворец и теперь ищет ее. Пришла и другая страшная мысль – о том, что, прежде чем вернуться во дворец, он убил Виллима…
Нет-нет, убивать его не за что, потому что Виллим один. Катерина сделала все, что могла, чтобы спасти его, исчезла, теперь надо продолжать думать и заботиться о собственном спасении.
Она даже не заметила, что уже не стоит на месте, а идет. Причем направление, куда двигаться, она выбрала не рассудком, а бессознательно, тем подспудным чувством, которое живет в каждом живом существе и подсказывает ему поведение в миг смертельной опасности. Удача сопутствует тем, кто умеет повиноваться этому ощущению, верить в его подсказку. Ведь это – воля к жизни, зов ее…
Катерина повыше подняла юбку и пошла быстро как могла. Постепенно она поняла, почему навстречу не попадается ни одной живой души. Это была не собственно улочка, а некий проулок, проложенный между задними дворами нескольких домов. Этими задворками выгоняли и вели на ближние луга скотину. Государевым указом было запрещено водить стада по улицам, чтобы не вязли прохожие и экипажи в коровьих лепешках. Нужно пройти этот проулок, и, может быть, она окажется на улице, где встретится хоть один человек, который объяснит Катерине, где она находится.
Внезапно до нее долетел какой-то звук.
Катерина замерла. Это был человеческий голос.
– Ну, родимые, тихо, тихо, – добродушно говорил какой-то мужчина. – Застоялись… Да еще чуток подождите, сейчас госпожа воротится!
Катерина насторожилась. Госпожа? Это слово как-то не вязалось с грязной улочкой, с задворками…
Она пошла как можно тише, стараясь жаться к забору, где было посуше, чтобы грязь не чавкала под ногами и не выдала ее присутствия. Забор внезапно кончился, Катерина оказалась на перекрестке двух довольно широких улиц и тут же увидела маленькую карету, стоявшую близ высокого забора.
Выглядела она очень просто, однако две лошади, в нее впряженные, были очень хороши. Катерина любила лошадей и знала в них толк. У нее был наметанный взгляд. Она сразу поняла, что это не одры, какие тащат наемные повозки (на таких одрах они с Анной Крамер еще недавно тайно добирались до проклятого старухиного дома), а ухоженные лошади из какой-то барской конюшни…
Катерина прокралась поближе к карете и вдруг заметила, что дверка чуть приоткрыта. У нее сильно застучало сердце.
Кому бы ни принадлежала эта карета, какой-то «госпоже», Катерина сможет с ней договориться, убедить или заставить отвезти ее во дворец, а потом сохранить тайну. Застращает, потребует молчания… Сейчас главное – добраться до дома. Не иначе Бог послал ей эту «госпожу», которая невесть зачем потащилась на окраину.
Может быть, у нее здесь свидание с любовником? А может быть, она поехала к какой-нибудь гадалке?
Почему-то эта мысль очень понравилась Катерине. Ну да, приятно же сознавать, что не ты одна – последняя доверчивая дура!
В эту минуту кучер отошел от лошадей, которым поправлял упряжь да оглаживал, успокаивая, и полез на козлы. Карета накренилась.
Вот удобная минута!
Катерина метнулась вперед, вскочила на подножку и шмыгнула внутрь, на мягкое сиденье, обитое кожей и устланное мехом, забилась в угол и замерла.
Кучер устраивался на козлах поудобнее. Он ничего не заметил! Не заметил, как она проскочила внутрь!
Катерина возбужденно хихикнула.
Аромат кожи, меха, душистых эссенций, роскоши и богатства, который источало убранство этой маленькой кареты, успокоил ее. Это была привычная, почти домашняя атмосфера, и Катерина почувствовала, что ее опасное путешествие скоро подойдет к концу.
В это мгновение снаружи донеслись голоса. Катерина осторожно переместилась к дверце, которая оставалась приоткрытой, и прильнула к щели глазом.
От ближнего домика двигались три неясные фигуры. Вроде бы две вели третью. Это были женщины. Та, что шла в середине, была выше прочих, но двигалась с трудом, осторожно, да еще и обе сопровождающие с двух сторон ворковали:
– Тише, тише, барыня!
– Осторожней, ваше сиятельство!
Ваше сиятельство?! Да это какая-то княгиня! Что она делает здесь?!
Трое между тем приближались.
– Помните же, барыня, лежать надо лежмя, – бормотал старушечий голос. – А коли кто что спросит, скажите, в баньке перегрелись али на лесенке ногу подвернули да упали. С того и месячные женские дни раньше начались, с того и кровите. А ты, Дуня, барыне льду на живот положи, слышишь ли?
– Слышу, – отозвался перепуганный девичий голос. – Как не слышать. Ну вот, вот карета. Кузьмич, помоги ее сиятельству сесть.
– Я сама, – ответил слабый женский голос, при звуке которого Катерина насторожилась.
Голос был знакомым, очень знакомым… Правда, почему-то вызывал он не слишком приятные воспоминания, но Катерина пока не могла осознать, что именно ей вспоминалось.
– Я сама, – снова сказала женщина. – Ты, Дуня, сядь на козлы, я лечь хочу.
Дверца отворилась. Катерина метнулась в угол, вжалась в стенку, заслонила лицо краем плаща, чтобы не белело в темноте, – оставила только малюсенькую щелочку для одного глаза.
Женщина в плаще с откинутым капюшоном медленно, неуклюже, осторожно поднялась на подножку, села с краю, продвинулась по сиденью.
– Закрывай дверцу, Дуняша, – велела она, и горничная прикрыла дверцу.
Женщина тихо, часто вздыхая – видимо, от боли, – завозилась на сиденье, устраиваясь поудобней и пытаясь лечь.
– А, черт, не смогу, надо бы позвать Дуняшку, – сказала она сама себе, и тут Катерина узнала ее голос.
В первый миг она просто остолбенела, а потом зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться, потому что вся картина жизни и приключений этой неизвестной дамы сделалась ей понятна и ясна.
Неизвестной? Как бы не так!
– Не извольте беспокоиться, княгиня Марья Андреевна, – сказала она ласково, – я вам помогу.
* * *Когда-то давным-давно Наталья Кирилловна Нарышкина воспитывалась в доме боярина Артамона Матвеева. Именно там ее увидал царь Алексей Михайлович Тишайший, полюбил, взял в жены – и она вскоре родила ему единственного сына.
Единственного, зато какого! Самого Петра Великого!
Петр очень любил матушку свою, ко всему, что касалось памяти о ней, относился к благоговением. Андрей Артамонович Матвеев, сын старого боярина, погибшего во время стрелецкого мятежа, пользовался величайшим расположением царя. Андрей Артамонович служил русским послом в Вене и Гааге, а потом вернулся в Петербург. Его дочери было семнадцать, и уж к ней-то государь, надобно сказать, отнесся безо всякого благоговения! Ее, утонченную красавицу, говорившую на нескольких языках, великолепную танцовщицу, певунью, музыкантшу, умницу, он повалил на ближайшую постель с такой же стремительностью, с какой сделал бы это с самой тупой и невзрачной кухаркой.
