Яшар Кемаль - Легенда Горы
Дарендеец вдруг выхватил у него из рук часы, изо всех сил потряс в воздухе, вернул.
— Видишь, как работают? Не часы — мотор! Ну-ка приложи к уху. Как следует приложи. Думаешь, есть вторые такие во всей Турции? Хай, хозяин, хай! Удивляюсь на тебя. Это память об отце. В мыслях не держал продавать такие часы, если бы не нужда в деньгах. Где их тут раздобудешь, в чужой стороне-то. И за миллион не продал бы. Вот.
Он снова потряс часы. Изо всех сил трясет, а сам приговаривает:
— Смотрите, народ! Видели где-нибудь такие часы? Работают как мотор. Совсем как «Оливер Килитрак». Послушайте только, как стучат. А на вес какие тяжелые!
По очереди каждому из поденщиков дал послушать часы.
— Ей-богу, — в один голос сказали крестьяне, — не видели таких часов.
— Не часы — мотор.
— Настоящий мотор.
— Настоящий.
— А громко-то как!
Дарендеец изо всех сил потряс часы, протянул Хаджы.
— Часы что надо, — степенно сказал Хаджы. — Сколько за них просишь?
Дарендеец:
— Не часы — мотор.
Хаджы:
— Какая цена?
Дарендеец:
— Подарок отца.
Хаджы:
— И все-таки не лошадь же, не верблюд.
Дарендеец:
— Серый ишак — подходящая цена.
Хаджы:
— Нет, по мне, так ишак дороже лошади и верблюда.
Чернявая Айше:
— И дороже жены. Для этого нечестивца главное — деньги.
Дарендеец выхватил часы у Хаджы, с силой потряс:
— Подарок отца.
Мгновенно созрело решение у Хаджы. Взял обратно часы у дарендейца.
— Ну, по рукам! Будем считать, серый ишак — твой, часы — мои.
Дарендеец:
— Да принесет тебе удачу эта покупка! — Схватил часы, потряс. — Совсем как мотор.
Вскочил верхом на ишака, в мгновенье ока скрылся за ближайшим холмом. А Хаджы вне себя от радости. Вертит в руках свое приобретение, и так и этак разглядывает, к уху подносит. Потом вспомнил присказку: «От радости, что ребенок родился, не оторви ему ноги». Спрятал часы в карман и важно так поденщикам:
— Это что! Бывали у меня и получше. Тоже работали как мотор. Украли их только. М-да…
— Пусть покупка принесет тебе удачу, — сказали батраки, — носи на здоровье. Теперь мы сможем вовремя перерыв устраивать, вовремя к работе приступать.
— То-то же, — отозвался Хаджы.
Вдруг он ощутил, что ему не хватает чего-то привычного. Обшарил карманы, все вроде на месте, потом вспомнил: нет больше серого ишака. Сердце оборвалось в груди. Ушел серый красавец! Не воротишь. Руку в карман сунул, утешил себя: «Зато часы, как мотор». Поборол искушение вытащить часы, полюбоваться ими. «От радости, что ребенок родился…»
Он подошел к батракам.
— Эх, вот раньше у меня были часы! — сказал. — Ну да ничего, эти тоже сойдут. Как мотор работают.
Вдруг его осенило: неспешно извлек часы из кармана, долго всматривался в них, потом как гаркнет:
— Ну-ка живей! Давно пора за работу. Уже час прошел. Живо, живо!
Поденщики хорошо отдохнули, поэтому с охотой откликнулись:
— Вот это другое дело, по часам-то. Пусть этот дарендеец не ведает горя!
Хаджы поднес часы к правому уху. Сердце вмиг биться перестало, кровь в жилах застыла. Помертвел. К левому уху поднес. Опять к правому. Некоторое время часы, словно челнок, от одного уха к другому сновали, Хаджы обессиленно уронил руки. Батраки видят, что-то не то со старшим, участливо спрашивают:
— Что приключилось, Хаджы?
Пришлось взять себя в руки. Попробуй только скажи — засмеют!
— Ничего, — выдавил из себя.
А в голове одна мысль стучит: «Ишак-то мой стоил серебряной цепочки». Вскоре, однако, Хаджы успокоил себя: «Когда он мне продал часы, они, как мотор, стучали. Но я, темный человек, никогда часов в руках не держал, вот и испортил тонкую вещь. Стыд-то какой! Взял и испортил часы, которые работали, как трактор. Завтра, не откладывая, поеду в касаба, починю».
Всю ночь глаз не сомкнул. Ел себя поедом: «Разве такую прекрасную вещь можно доверять неучу? Э-э-э-эх, какие часы были, какие часы! Тарахтели, как „Оливер Килитрак“ в пятьдесят лошадиных сил. А я, только в руки взял, сразу испортил».
Часовой мастер оказался немолодым, суровым, глаза недобро смотрят из-под нависших бахромчатых бровей.
— Вот, — выдавил из себя Хаджы. — Только вчера отдал ишака. И какого ишака! Лучше любого коня! Когда купил, работали, как мотор. Только в руки взял — испортились.
Часовщик надел на глаз лупу. Открыл крышку. Заглянул внутрь — и вдруг накинулся на Хаджы:
— Ты что, смеешься надо мной, прохвост?! Здесь половины деталей не хватает! Отдал, говоришь, доброго ишака?
Хаджы чуть не плачет:
— Да, серого своего отдал, чудесного ишака — что твоя лошадь. О-о-о-отдал!
Часовщик швырнул часы на стойку:
— Некогда мне с тобой язык чесать. Иди, откуда пришел!
Хаджы собственным ушам не верит. Потопал к другому часовому мастеру. Тот был полюбезней, но слово в слово подтвердил: часы ремонту не подлежат. По пути домой, окончательно потеряв надежду, Хаджы не переставал себя грызть: «Когда этот парень из Даренде продавал мне часы, они стучали не тише, чем „Оливер“ в пятьдесят лошадиных сил. Если бы и впрямь не хватало половины деталей, разве работали бы они так? Никогда. Оба часовщика ничего не смыслят в своем деле. Я тоже хорош! Такую вещь взял в руки — и поломал. Ну, ничего, мы еще посмотрим…»
Одноглазый фотограф Мемед Али тоже кое-что смыслил в часах, порой брался за мелкий ремонт. Хаджы вспомнил о нем уже в пути. Пришлось вернуться. Весь в пыли, в поту ввалился к фотографу, ни слова не говоря, протянул ему свое сокровище. Мемед Али внимательно осмотрел часы.
— Я отдал за них ишака. Как может быть, чтобы они не работали?
Мемед Али ушел с часами в глубь мастерской, потряс их хорошенько. Часы громко затикали.
— Почему, говоришь, не работают? Прекрасно работают! Совсем новенькие часы.
Хаджы поднес их к уху, возликовал.
— Вот именно! Как они могут не работать, если я отдал за них своего серого ишака?
Мемед Али:
— Настоящие саркисовские. Хоть об камень хвати, ничего не будет. Вот какие крепкие!
Хаджы на радостях всучил одноглазому пятерку. Уже вечерело, чуть не бегом кинулся домой. Приближаясь к деревенской околице, Хаджы вытащил часы, погладил. Укрепил их на серебряной цепочке на груди. Красиво получилось. Пусть лопнут враги от зависти. Пусть лопнет Молла Вели. Пусть лопнет, рогоносец! Работают, как мотор в пятьдесят лошадиных сил. Хаджы сладострастно ласкал часы, потом нежно поднес к уху. Ноги к земле приросли. Часы челноком засновали от уха к уху. Снова не работают! Выдавил из себя сквозь зубы:
