Евгения Марлитт - Имперская графиня Гизела
И в самом деле, государственная машина так исправно была смазана и так удовлетворительно действовала, что государь каждый вечер с чистой совестью мог отходить ко сну и спокойно почивать, не тревожимый призраком государственных забот, в то время как министр его на несколько месяцев ежегодно отправлялся отдыхать за границу.
Барон Флери проводил время большей частью в Париже. Как потомок эмигрировавшей в 1794 году французской дворянской фамилии, само собой разумеется, он питал еще привязанность к своему прежнему отечеству, но при посещениях сиих имелись в виду и другие причины, как постоянно он давал всем заметить.
Недвижимого имущества он, понятно, не мог иметь во Франции — после бегства фамилии его оно было конфисковано и, несмотря на усиленные протесты его отца, вернувшегося на короткое время во Францию, было потеряно безвозвратно. Но столь долгое время спустя после своего бегства чудесным образом отцу его возвращена была вся его движимая драгоценность. Флери совершенно внезапно, среди ночи, должны были бежать из своего родового замка, окруженного санкюлотами и собственными возмутившимися крестьянами. Все деньги и драгоценности заблаговременно скрыты были в потаенном месте в погребе. Дикие шайки, разорив замок, не открыли, однако ж, сокровищ, которые впоследствии старый, верный служитель, бывший садовником, незаметным образом перенес в свое жилище. И вот, когда возвратившийся Флери, скрежеща зубами, стоял у ворот своего бывшего парка и смотрел на вновь отстроенный замок, к нему подошел седой, пришедший почти в ребячество старик и, всхлипывая, бросился целовать его руки; затем привел в погреб своего бедного домика и показал целый ряд бочонков, наполненных золотом. Эти деньги помещены были отцом его во Франции, о чем нередко упоминал министр и что было причиной его частых поездок в Париж.
Очевидно, оставшееся ему после отца наследство было громадных размеров, ибо министр вел жизнь истинно царскую, особенно после вторичного брака. Его доходы в Германии, как бы они ни были значительны, все же сравнительно с его расходами смотрелись «каплей на раскаленном камне», как говорит народная пословица. Понятно, этот далекий золотой фонд придавал особый ореол его превосходительству и, казалось, занимая свой высокий пост, он единственно делал это из угождения своему светлейшему другу, князю.
Как было уже сказано, Белый замок редко видел своего владельца, тем не менее, он не совсем еще осиротел.
Молодая графиня Штурм жила недалеко от него в своем Грейнсфельде и нередко проводила месяцы в любимом ею Аренсберге. Тогда Белый замок представлялся еще более недосягаемым, ибо молодая девушка была строго воспитана во всех предрассудках своего сословия и к тому же с детства была такая болезненная, что всю свою юную жизнь проводила буквально в монастырском уединении. На шестом году она однажды была напугана и с ней сделался нервный припадок, с тех пор при каждом волнении припадки возвращались. Доктора объявили, что ребенок недолговечен. Итак, в глазах света маленькая графиня Штурм считалась заживо умершей» все про себя заранее поздравляли министр», ибо он» был единственны» наследником ребенка.
Согласие докторскому предписанию, девочка была перевезена в Грейнсфельд пользоваться горным воздухом. Она окружена была роскошью и комфортом, приличными ее высокому происхождению, но в то же время лишена была всякого общества — госпожа фон Гербек, доктор и изредка учитель закона Божия были единственными людьми, которых она видела. Для жителей А, она почти не существовала, крестьянам же Аренсберга и Грейнсфельда лишь мельком, в окно проезжающей мимо них кареты, случалось видеть бледное личико. Даже в церкви им не удавалось посмотреть на свою госпожу, ибо, будучи воспитана в католической религии, она никогда не посещала протестантского храма.
Так проходил год за годом.
Врачи, глубокомысленно приложив палец ко лбу, делали свои прогнозы, а между тем, вопреки предсказаниям, из предреченной смерти и тлена расцветала лилия, весело и бодро смотревшая на мир Божий.
Там, где в былое время владения Цвейфлингенов сливались с землей, принадлежащей к Аренсбергу, расстилалось прекрасное, небольшое озеро.
Жаркое июльское солнце было близко к закату; последние его лучи золотили зеркальную поверхность воды. Только вдоль берегов, поросших дубовым и буковым лесом, вода была темна, как и самый лес.
По озеру плыла лодка.
На веслах сидела молодая девушка, против нее, на узенькой скамейке, трое детей, два мальчика и девочка. Дети пели, их звонкие голоса весело неслись по озеру. Девушка молча гребла.
Вдруг дети смолкли, на противоположном берегу показался господин с двумя дамами.
— Гизела! — закричал господин, рассмотрев лодку.
Девушка встрепенулась; щеки ее вспыхнули, в глазах сверкнула сильная досада.
— Нечего делать, придется нам вернуться, — сказала она, посмотрев с улыбкой на детей.
И, ловко повернув лодку, стала грести к берегу. Равномерные удары весла ясно говорили, что девушка не особенно стремилась достичь берега.
Не было ли это причиной тому, что господин, стоявший на берегу, мрачно сдвинул брови, а красивая дама, пришедшая с ним, с неописуемым выражением изумления, нетерпения и досады отняла от глаз лорнетку?
— Ну, мое дитя, в странном положении мы тебя находим! — вскричал резко господин, когда лодка приблизилась к берегу. — Наконец, что это за благородные пассажиры, которых ты перевозишь? Сомневаюсь, чтобы они, как и ты, помнили, кто сидит с ними на веслах?
— Милый папа, на веслах сидит Гизела, имперская графиня Штурм-Шрекенштейн, баронесса Гронег, владетельница Грейнсфельда и прочая, и прочая, — отвечала молодая девушка.
В тоне ответа слышалось не плутовское поддразнивание, но совершенно серьезное возражение на сделанный упрек. В эту минуту говорившая выглядела истинной представительницей знатного аристократического титула.
Она ловко пристала к берегу и легко выпрыгнула из лодки.
Ребенок с некрасивым, грубоватым лицом, с бесцветными волосами, с желтым, болезненным цветом лица, — хилое созданьице, приговоренное разными авторитетами к смерти, — нежданно-негаданно преобразовался в прелестную, очаровательную девушку. Кто видал портрет графини Фельдерн, «красивейшей женщины своего времени», — ее гибкий, грациозный стан, белоснежное лицо, роскошные, густые волосы, — того поразило бы сходство внучки с бабушкой.
Конечно, девственные, задумчивые глаза девушки не метали тех демонски очаровательных взглядов, и золотые, с янтарным блеском волосы переходили здесь в темно-русый цвет с нежным, золотистым оттенком на висках. Но все тот же ясно-холодный, твердый взгляд, о который разбивалось всякое старание уговорить к чему-либо, все та же сдержанность в обращении, которая как нельзя резче проявилась в эту минуту: девушка легко и непринужденно наклонила голову, но рука ее не протянулась для дружеского пожатия, хотя его превосходительство прибыл прямо из Парижа, где он оставался три месяца, а его прекрасная супруга зиму и весну провела в Меране с больной княгиней и, таким образом, не виделась с падчерицей около года.
