Жюльетта Бенцони - Волки Лозарга
Счастливая, что наконец решение пришло, она начала строить планы: надо попросить Фелисию принести ее вещи и остатки денег, послать за билетом… Она вдруг почувствовала слабость, захотелось, чтобы поскорее вернулся художник, все ему рассказать. Ей уже казалось, что она вдыхает запахи овернского лета, аромат папоротников после дождя. Как горько пахли желтые горечавки и как чудесно дышалось возле елей и сосен! Но пока предстояло набраться терпения. Делакруа только что ушел, а улица Бабилон была хоть и недалеко, но все-таки не в двух шагах.
Гортензия встала и, оглядевшись по сторонам, заметила в углу ширму с туалетным столиком. За ней находились большой фарфоровый таз с голубым рисунком и такой же кувшин, полный свежей воды. Она омыла лицо, отыскав расчески и щетки, привела в порядок прическу. Красная блуза больше не пугала ее. Настроение изменилось, и теперь красный цвет напоминал лишь о маковом поле. Совсем успокоившись, она уселась на диван и, обнаружив на полу стопку книг, раскрыла наугад ту, что лежала сверху. Это были стихи…
Она читала некоторое время, а затем, перейдя от чтения к раздумьям, в конце концов задремала. Книга упала на пол, а сама она уснула, свернувшись клубочком, как кошка, посреди подушек…
Долго ли она проспала, неизвестно, но вдруг ей приснился чудесный сон: рядом был Жан, Князь Ночи, любовь ее, Жан. Он стоял неподвижно и смотрел на нее, и в глазах его горел такой огонь, что ей даже почудилось, будто сам он – тень. И, как часто бывает во сне, Гортензия засомневалась, а он ли это, так Жан изменился. Борода исчезла, и вместо нее появились тоненькие усики, едва прикрывающие уголки губ… Впрочем, усики ему очень шли, оттеняли волевой рисунок губ… И деревенской пастушеской одежды, которую он обычно носил, теперь на нем не было, Жан был одет в черный, наглухо застегнутый редингот, как у полковника Дюшана… Но все-таки это был он, и сердце Гортензии запело в груди…
Вот он наклонился, тронул ее за плечо, и только тогда Гортензия поняла, что это не сон, случилось невероятное, невозможное… Жан здесь.
Еще не веря, она спросила чуть слышно, как будто боялась, что стоит повысить голос, как дорогой образ рассеется как дым:
– Это ты? Это правда ты?
– Можешь не сомневаться: я.
Мгновение спустя она уже сжимала его в объятиях, смеясь и плача, вмиг обо всем позабыв, все отринув, чтобы полнее насладиться радостью встречи. Она вдыхала его знакомый запах, узнавала тепло красивых сильных рук, веселые искорки в блестевших от счастья светлых глазах…
– Жан… мой Жан! Ты здесь! О, как я страдала без тебя… Но как ты нашел меня?
– Я застал его у графини Морозини, – объяснил Делакруа, из деликатности задержавшийся возле двери.
– Как же ты приехал?
– Ведь ты посылала свой адрес Франсуа? И, наверное, для того, чтобы он мне его передал, не так ли?
– Почему же тогда ты мне не писал?
– Так было лучше. Там, знаешь, сейчас почти как на войне. Я расскажу тебе…
– Ты приехал ко мне… или за мной?
– Ни то, ни другое. Время еще не пришло, Гортензия, я привез тебе сына, как и обещал…
Задохнувшись от счастья, Гортензия вырвалась из объятий Жана и, как безумная, кинулась к двери:
– Моего сына? Ты привез мне сына? Он здесь? Скорее, я хочу к нему…
Она вцепилась в художника, предусмотрительно загородившего собой дверь, чтобы она вне себя не выбежала на улицу… Но Жан уже был рядом, он мягко увлек ее на середину комнаты.
– Не сейчас. Душа моя, наберись еще чуточку терпения. Он у твоей подруги вместе с кормилицей, тебе нечего за него волноваться. С ним все в порядке.
– Слишком опасно сейчас вам ехать туда, – вмешался Делакруа. – Графиня умоляет вас не трогаться с места какое-то время. Ваш дядя маркиз послал по вашему следу полицию…
– Полицию? Как он посмел?
– Думаю, он на все пойдет, лишь бы тебя отыскать. Этот человек – чудовище, и чудовище упрямое. Он прекрасно знает, чего добивается. И добивается он тебя, моя радость…
– Пусть ищет, пусть хоть весь Париж обыщет, пусть сидит здесь месяцы, годы! – вне себя вскричала Гортензия. – А я пока уеду. Знаешь, о чем я сейчас думала? О том, что мне остается только одно – возвратиться в Лозарг. Там ты найдешь для меня укромное местечко. Или попрошу доктора Бремона… А раз уж тебе удалось отнять у них нашего сына, уедем вместе с ним. Во вторник сядем втроем в дилижанс…
– Неплохо задумано, – сказал художник, – но при существующем положении вещей это абсолютно невозможно. Если вас разыскивает полиция, будут проверять все кареты, отходящие от почтового двора, даже на выездах из города будут расставлены посты…
– Подумаешь! У меня паспорт на имя госпожи Кудер, я с ним приехала…
– Это помогло бы тебе уехать куда-нибудь в другое место, но только не в Овернь. Что бы ты себе ни вообразила, Лозарг здесь задерживаться не станет. Он поймет, что ты, зная, что он в Париже, обязательно постараешься воспользоваться его отсутствием и бросишься на поиски сына. Ведь сам я так и сделал. Дождался его отъезда и забрал ребенка у кормилицы…
– У кормилицы? Разве ты не сказал, что она приехала вместе с тобой?
– Нет. Со мной сейчас племянница Франсуа, Жанетта. Ее ребенок умер при рождении. Заботы о твоем малыше отвлекают ее от собственного горя.
– Как он перенес дорогу?
– Лучше, чем я ожидал. Такой чертенок! – улыбнулся Жан, и лицо его осветилось нежностью. – Но если сразу повезти его в обратный путь, дело может обернуться худо… Ведь ему всего два с половиной месяца.
– Ты прав. А мне кажется, прошло столетие…
Внезапный смех напомнил им о присутствии Делакруа. Напомнил о нем и аромат горячего рома. Склонившись над большой чашей, внутри которой играли синие язычки пламени, он готовил пунш, а затем взял из стенного шкафа три больших стакана и наполнил: два доверху, а один, для Гортензии, на треть.
– Слава богу, это не так! – опять засмеялся он. – Целый век! Ребенку сто лет! Ах, черт побери… Лучше выпейте со мной этого пунша… Я всегда держу его для друзей. Да и вечер сегодня прохладный…
– Вам обязательно нужно сделать из меня пьяницу? – улыбнулась Гортензия. Ей вдруг показалось, что жизнь прекрасна.
– Пьяницу? Дорогая моя, если бы вы знали, сколько спиртного могут влить в себя некоторые мои знакомые дамы из высшего общества, вам бы и в голову не пришло сказать такое. Выпьем за дружбу… а потом я оставлю вас. Наверняка вам есть что сказать друг другу, а посторонние уши здесь будут лишними.
– Получается, мы выгоняем вас из дома? – расстроился Жан.
Художник пожал плечами.
– Ну, какой это дом! Не знаю даже, можно ли его так назвать. Скорее, мастерская. Но мне известно по крайней мере десять домов, где будут счастливы оказать мне гостеприимство. Сегодня вечером поеду к моему другу Гиймарде. Дело в том, что для вас очень важно никуда отсюда не выходить. Госпожа Морозини ведь так вас просила… И не волнуйтесь, дорогая графиня, она отнюдь не бездействует. Завтра Тимур придет позировать и принесет вам нормальную одежду, по крайней мере что-то не столь заметное, как эта блуза и ваше придворное платье. А в течение дня ваша подруга так или иначе даст о себе знать.
