Донна Грант - Опасный горец
— Да, — отозвалась она. — Я здесь.
Он вышел из тени, широкие плечи заполнили дверной проем.
— Тебе лучше? — Голос его звучал ниже обычного, более хриплый и полный эмоций. И, да поможет ей Бог, это приятно возбуждало ее.
— Возвращаюсь к жизни, — улыбнулась она.
Он сдвинулся, перемещая свое лицо в тень, пряча от нее глаза. Кара сделала к нему шаг и в то же время придвинулась к очагу.
— Ночью мы по очереди будем стоять в дозоре, — сообщил он.
— Хоть и не считаете, что они нападут сегодня?
— Все возможно, и лучше быть начеку.
Она облизнула губы и затеребила ткань рубашки. Чем дольше тянулось между ними молчание, тем острее она ощущала его присутствие. Он стоял совершенно неподвижно и даже в темноте, она знала, что он наблюдал за ней.
— Скажи что-нибудь, — взмолилась она.
— Что?
— Что-нибудь.
В два шага он очутился перед ней, в глазах горело желание. Кара отступила на шаг назад, слегка напуганная этим накалом мужских чувств. Он последовал за ней. Сердце ее подпрыгнуло в груди; возбуждение и немножечко страха прокатились по ней. Она сделала еще шаг назад, он — вперед.
Дыхание ее участилось, грудь быстро вздымалась и опускалась, пока она ждала. Мгновение спустя его руки обвились вокруг нее, рывком притянув к своей твердокаменной груди.
— Ты волшебница, Кара? — Он легонько куснул ее в шею, и от вибраций его голоса трепет прокатился по ней.
— С чего ты взял?
— Ты околдовала меня. Я не могу думать ни о чем, кроме тебя.
Их взгляды встретились, прежде чем он опустил голову и завладел ее ртом. Он покусывал и лизал ее губы, сливаясь с ней своим телом. Ей так нравилось ощущение его твердых мускулов, перекатывающихся под ее ладонями.
Она привстала на цыпочки и приоткрыла губы, когда он потребовал впустить его. Лукан застонал от удовольствия, едва их языки соприкоснулись.
Кара таяла в его объятиях, все ее страхи и тревоги ушли, сменившись страстью и удовольствием. Он подтолкнул ее к стене, ни на секунду не прерывая контакта с телом. Поцелуй делался все глубже, все горячее, пока ее кожа не загорелась, как будто в огне.
Лукан крепко обнимал Кару, упиваясь ощущением ее мягких выпуклостей. Весь день он умирал от желания поцеловать ее еще, проверить, ощутит ли он такую же встряску, как во время их первого поцелуя. И не ошибся. Встряска была, и на этот раз даже сильнее прежнего.
Но он не собирался снова целовать ее. Он пришел сказать ей, что будет стоять на страже первым, но когда заглянул в комнату и увидел ее почти обнаженной рядом с лоханью, совершенно утратил самообладание.
Из темноты коридора он наблюдал, как она вытирается, а потом чуть не вскрикнул, когда она прикрыла свои бесподобные формы простой белой рубашкой. Пока она не встала перед огнем и он не увидел очертания ее тела сквозь ткань.
Он затвердел так, что боль сделалась невыносимой. О том, чтобы уйти, теперь не могло быть и речи. Он должен заполучить ее.
Лукан застонал, когда ее полные груди прижались к его груди. Вожделение пожирало его, побуждая взять больше, вкусить больше. Он потерся о нее своей разбухшей плотью и услышал ее тихий стон наслаждения.
Он накрыл ее груди руками, упиваясь восхитительной тяжестью полушарий и тем, как они наполняют его ладони. Погладил пальцами соски.
Кара тихонько застонала, поцелуй сделался невообразимо сладким, когда тело ее изогнулось, еще сильнее и жарче прижимаясь к нему. Он проложил дорожку поцелуев вниз по стройной шейке, продолжая дразнить сосок. Она зарылась пальцами ему в волосы, удерживая голову.
— Лукан, — пробормотала она.
Звук своего имени на ее устах опалил его. Как давно женщина не произносила его имя с такой пылкой страстью.
Его руки переместились ей на бедра, удерживая ее, пока он потирался своей пылающей плотью о мягкую выпуклость живота. Он стиснул ее ягодицы и прижал к себе, слившись своими выпуклостями с ее изгибами и впадинами. Испуганный Карин возглас обратился в низкий стон.
Неукротимое желание ворваться в ее горячие, влажные глубины поглощало его, подстегивало, гнало вперед. Он поднял ее ногу, держа под коленом, и продолжил ритмично потираться о нее. Ее тихие стоны перешли в мурлыканье, горячее дыхание овеяло ему шею, когда он поднял ее повыше.
Лукан наклонился и сомкнул губы вокруг одного торчащего соска, полизывая и покусывая его сквозь полотно рубашки. Она прошептала его имя, тело ее дрожало, жаждало чего-то большего, а чего — она и сама не могла бы объяснить. Зато Лукан знал. Он предвидел, какое соблазнительное наслаждение ожидает их, и ему не терпелось почувствовать ее обнаженное тело, увидеть, как оно откроется перед ним во всем своем великолепии.
Оргазм его был уже близок, он так давно не испытывал его, что долго не выдержит, поэтому должен был либо сейчас же заполучить ее, либо уйти. Кара девственница, в этом он не сомневался. Он не может допустить, чтобы ее первый половой акт был необузданным и болезненным, а именно таким он и будет, поскольку он не в состоянии владеть собой.
— Не останавливайся, — прошептала она. — Прошу, не останавливайся.
Лукан застонал и переключился на другой сосок, прикусив маленькую вершинку. Она вскрикнула, тело ее дернулось.
Его самообладание грозило вот-вот лопнуть. Дух внутри его сделался непокорным, требуя освободиться от похоти, которая бурлила в крови. Он почувствовал, как кожа его меняется, ногти и зубы удлиняются. Краем глаза он увидел надвигающуюся тень, и темнота сомкнулась вокруг него.
Он оторвался от Кары и отшатнулся. Она схватилась за стену для поддержки и посмотрела на него недоумевающими, наполненными страстью ореховыми глазами.
— Лукан? Я сделала что-нибудь не так?
Святители небесные!
— Нет, Кара, нет.
— Тогда почему ты остановился?
— Потому что если бы не остановился, я бы овладел тобой.
Она облизнула припухшие от поцелуев губы, отчего его плоть судорожно дернулась.
— Но я… я этого хотела.
Он стиснул руки в кулаки.
— Не так. У меня слишком долго не было женщины. Я не могу контролировать свою страсть и причиню тебе боль.
— Нет, не причинишь.
Ее вера в него наполнила Лукана чудесным теплом. Но он знал, что причинит ей боль в своем безумии овладеть ею. Он обрадовался, увидев, что тени и темнота понемногу отступили. Фэллон прав. Кара заслуживает хорошего мужчину, смертного. А не того, в ком живет Аподату — первобытный дух мести.
— Ложись поспи, — сказал Лукан и отошел в тень коридора. — Я буду оберегать твой сон.
Растворившись в темноте, он наблюдал за ней, как и раньше. Прочитав в ее глазах муку, Лукан почувствовал себя самым настоящим чудовищем. Когда она обняла себя руками и покачнулась взад-вперед, это чуть не бросило его на колени.
