Лариса Шкатула - Вдова живого мужа
Из ванной в обновке появилась наконец Евдокия Петровна, и Катерина, ошалевшая от увиденного, краем глаза отметила, как привстал со стула изумленный Аристарх Викторович.
— Одень пень — будет ясный день! — довольная произведенным впечатлением, посмеялась домработница.
Оказалась, что она не такая уж и старая, как считала прежде Катерина: ей было где-то около сорока. Просто большие, явно с чужого плеча, кофты и неумело ушитые юбки делали фигуру женщины тяжелой и бесформенной… Платье же, снабженное шнуровкой, позволяло подогнать его по фигуре.
— Спасибо, милая Катерина Остаповна! — она подошла к хозяйке и вдруг порывисто поцеловала ей руку.
— Что вы, Евдокия Петровна, что вы! — отдернула руку Катерина. — Нашли барыню… И вообще, я ещё папе подарок не вручила!
В Берлине она несколько раз так думала о Первенцеве, а здесь впервые сказала это вслух. Аристарх Викторович отвернулся и платком промокнул глаза. Сразу в комнате повисло молчание, как если бы присутствующие вспомнили о чем-то, после чего веселиться было уже неловко.
— Руфина Марковна? — догадалась Катерина.
— Она… — вздохнул Первенцев. — Вроде и знал, а все равно смерть застала врасплох.
Катерина подошла и обняла его, как-то в момент съежившегося и оттого по-особому понятного и близкого. А Первенцев вдруг глухо зарыдал. Подошла Евдокия Петровна и тоже обняла его. Так они стояли втроем и тихо плакали, пока из комнаты не выскочил Пашка с резиновым крокодилом.
— Мама, он же совсем худой!
Взрослые оторвались друг от друга.
— Сейчас мы его поправим, — подошла к сыну Катерина, украдкой вытерев глаза.
— Тетя Дуся, какая ты красивая! — выкрикнул Пашка из-под её руки. — Мама тебе тоже купила подарок?
— Нравится? — улыбнулась домработница. — Что значит — мужчина, хоть и маленький!
Она взяла Павлика за руку.
— Пойдем-ка, дружочек, я тебе помогу. Маме с дедушкой поговорить надо. А мы с тобой выясним, отчего худеют крокодилы?
Катерина выставила на стол из сумки бутылку коньяка "Камю" и протянула Первенцеву небольшой сверток.
— Я пока лимон порежу, а вы подарок рассмотрите. Мне казалось, что вам такой хотелось.
Никаких пожеланий по поводу подарка Аристарх Викторович, конечно, не высказывал. Но откуда она узнала? В небольшом футляре лежала красивая курительная трубка с янтарным мундштуком. Первенцев не помнил, как в своих рассказах нет-нет, да и вспоминал об одном из своих революционных соратников, который курил трубку, и что, возможно, он сам когда-нибудь разорится на такую же…
— Ну-ну, на это я пока ещё способен, — притворно рассердился он, отбирая у дочери бутылку, которую та пыталась открыть.
— Когда Руфина Марковна умерла? — спросила Катерина.
— Позавчера похоронили, — Первенцев разлил коньяк по рюмкам. — Помянем мою жену — преданного бойца революции. Всю жизнь она не щадила себя ради дела. Прошла ссылки, тюрьмы, подполье… — Аристарх Викторович говорил с пафосом, как о боевом товарище, а не как о женщине, с которой он прожил три десятка лет. — Она мечтала о светлом будущем для всего человечества, без богачей, без эксплуататоров. В этом она видела свое счастье… И мое, — добавил он тихо. — Я не понимал Руфину, по-своему, по-мещански воспринимал счастье…
— Папа! — не выдержала Катерина: в какой-то момент Первенцев показался ей механической куклой, повторяющей заложенные в неё слова. — Пусть земля ей будет пухом!
Она чуть было не сказала: "Царствие небесное!" Но вовремя вспомнила, что умершая была непримиримой атеисткой.
— Пусть… будет пухом! — повторил Аристарх Викторович, глядя перед собой.
— Да что же это вы без закуски?! — ахнула появившаяся в дверях Евдокия Петровна. — Я полдня готовила, все горячее, на плите дожидается. И драники ваши любимые, и пироги с капустой!
Первенцев молча дал ей наполненную рюмку.
— Царствие небесное вашей жене! — сказала Евдокия Петровна и выпила: она не знала про атеистку.
Женщины, не сговариваясь, стали накрывать на стол, а Первенцев, привалившись к теплой, нагретой печкой стене, блаженно щурился.
— Что-то Пашку не слышно, — обеспокоилась Катерина.
Она подошла к детской и осторожно заглянула в нее. Сын, уставший от впечатлений, крепко спал на коврике возле кровати. В руках он сжимал долгожданного надувного, "жирного", крокодила. Она осторожно переложила сына в кровать.
На привычном месте ребенок сразу разбросал ручонки, крокодил выпал, оставшись лежать у Павлика под мышкой, отчего тоже казался уснувшим.
Какое будущее ждет этого белокурого кудрявого мальчика? Белокурый в батю — по крайней мере, Дмитрий уверял, что в детстве его волосы были такими же светлыми, он когда-то видел у матери сохраненный его локон. Кудрявый — в мать… От неё сейчас все зависит. Катерина вздрогнула: никаких решений она принимать не будет! Пусть все идет своим чередом. Налаженная жизнь, интересная работа — только ненормальная может это бросить и уехать к мужчине, с которым провела несколько ночей!
— Как хорошо дома! — проговорила она, вернувшись на кухню: стол был почти полностью накрыт, а от раскрасневшейся, непривычно моложавой Евдокии Петровны веяло теплом и уютом.
— В хорошем доме — всякому хорошо, — проговорил Первенцев, откровенно любуясь домработницей. — А что Дмитрий, говорил, когда вернется? Он, почитай, всю неделю как каторжный до глубокой ночи работал. Сказывают, большой заговор белогвардейский раскрыли — автомобилей не хватает со всей Москвы их свозить!
Катерина рассеянно кивнула. Она никогда особенно не любила Руфину Марковну, но интерес отца к Евдокии Петровне почему-то её покоробил. "У жены ещё ноги не остыли! — неприязненно подумала она и тут же ужаснулась собственным мыслям: — Господи, Катя, какой стервой ты стала!"
Она ещё посидела с ними, поклевала приготовленный обед и пожаловалась:
— Что-то есть совсем не хочется. Может, пойду посплю? В поезде не смогла заснуть…
— Конечно, Катерина Остаповна, конечно, — засуетилась Евдокия Петровна. — То-то я смотрю, не едите ничего. Думаю, не заболели бы! А и в голову не стукнуло, что с дороги устали…
Но сон не шел к ней ни после обеда, ни после ванны. В ушах стоял шум, будто она все ещё лежала на вагонной полке и слышала стук колес, гудки паровоза, чьи-то разговоры: все, что сливалось для неё в монотонный тревожный гул.
Все, с нею происшедшее, Катерина относила на счет своей излишней чувствительности. Дмитрий, разбудив в ней женщину страстную, не подумал, что со временем её смогут волновать и другие мужчины. Он считал, что так глубоко ощущать близость она сможет только с ним, и потому ни о ком другом просто не станет думать.
Он знал женщин. Вернее, думал, что знает. Катерину он настраивал на интимные отношения так, как хороший часовщик настраивает часы со сложным механизмом: ловил каждое движение, каждый вздох, безошибочно определяя высшую степень её возбуждения. Это было высокое ремесло, но вся беда в том, что Катя была живой женщиной. Чересчур живой даже для его умения. Она хотела мечтать, фантазировать, летать, а он упорно заводил её ключом…
Иное дело Астахов. В любви он был скорее поэтом, и там, где ему не хватало умения, в игру вступала Катерина. Так, вдвоем, они и сливались в одном желании, в одном порыве. Это было для них чудом…
Николай Николаевич первым понял, что нашел свою единственную женщину, потому и стал её торопить, откровенно пугая жестокостью своих планов. Что ни говори, а Дмитрий всегда был хорошим мужем и отцом, и поступить с ним так, как советовал Николай, она считала подлостью. В самом деле, найти Ольгу, а потом с нею и её дочкой, естественно, взяв с собою Павлика, под благовидный предлогом — это он брал на себя — выехать в Швейцарию и там остаться…
— Думай о плохом! — советовал он ей. — Вспоминай все обиды и неприятности, что терпела от него, тогда легче будет решиться на что-нибудь подобное.
Подобное… Значит, уподобляться? Да, Дмитрий в прошлом разбойник. Душегуб… Но однажды в жизни и ей пришлось убивать. Правда, она спасала жизнь своих товарищей, но результат-то был тот же — загубленные жизни. Она — убийца, вот и живет с убийцей…
Она долго бы ещё терзала себя подобными мыслями, но услышала, что Павлик проснулся и хнычет под её дверью, потому что Евдокия Петровна не пускает его, а уговаривает вполголоса:
— Мамочка устала с дороги. Она отдыхает.
Пришлось Катерине прервать свое самокопание.
Дмитрий пришел поздно. Пашка с дедом уже спали, но Катерине хотелось дождаться мужа — изменилось ли что-нибудь между ними, или для него неделя и не разлука? Она не задумывалась о том, как прежде всего изменилась сама… Лишь только в замке шевельнулся ключ, Катерина выскочила в прихожую.
— Митя, как ты поздно, — она было прильнула к нему, но отпрянула, заметив неестественно мрачное выражение его лица. — У тебя неприятности?
