Александр Соколов (1840-1913) - Испытание Раисы („Красный кабачок“)
Вскоре мельник умер и другой занял его место, а Ивана Марсов поместил в своем доме, чтобы иметь возможность вырастить сына на своих глазах. Марсов назначил ему кормилицу, зачислив ее в штат горничных.
— Я не хочу, — говорил он, — чтобы Мороз сделался лакеем: он будет крестьянином.
Выросшему Ивану он назначил надел земли с домом, позже подарил ему ульев, фруктовых деревьев и даже цветов.
Законный сын его воспитывался в Пажеском корпусе.
Чтобы скоротать длинные зимние вечера, Марсов призывал к себе молодого крестьянина и учил его писать и читать. В шестнадцать лет Мороз уже был грамотным, что в то время редко встречалось среди крестьян.
В один из периодических приездов законного сына Марсов сказал ему:
— Ты по всей вероятности слышал что-нибудь об Иване Морозе?.. В тебе и в нем течет одна кровь! Не забывай, что ты барин, и не думай быть с ним наравне, но не забывай и о том, что он тебе брат и не ищи предлога унизить его!
Молодой Марсов, как уже известно, был очень мягкого характера, одинаково привязчив, как и ветренен! Последовав совету отца, он, однако, внес в эти странные отношения немного братской нежности.
Иван Мороз, знающий все, старался казаться добрым братом и преданным слугой своему господину, который был немного старше его. Сначала он приносил только пользу, затем стал необходим.
Рано женившись на молодой, красивой крестьянке, не имея детей, он всецело предался делу барского дома.
Когда Елена вышла замуж за Марсова, Мороз был управляющим имения: у него были ключи от амбаров, он распоряжался скотом и продавал рожь. В общем, он был больше хозяином, чем сам Марсов, который в это время уже похоронил своего отца.
Молодая женщина, разочаровавшись в муже, чувствовала потребность в занятиях и с этой целью хотела ближе ознакомиться со всем.
Вскоре ей пришлось убедиться, что Мороз с женой настоящие грабители, о чем она сказала мужу. Тот со свойственным ему легкомыслием махнул равнодушно рукой. Когда же Елена привела ему вопиющие факты, удивляясь его беспечности, то Марсов с улыбкой на лице объяснил ей загадку своей благосклонности. Он находил весьма естественным иметь в услужении брата, хотя бы и незаконного.
Но Елена продолжала настаивать на отрешении от должности Ивана, и это так надоело Марсову, что он перестал ее слушать.
Вскоре Морозы сильно разбогатели...
Сам Мороз в свои сорок лет был старшиной и его голос имел большое влияние на сходках. Он умел так ловко делать дележи и удовлетворять просьбы всякого, что крестьяне очень любили его, признавая в нем возвышенный ум.
„Он из наших, — говорили они, — он — сын мужика, а обладает бо́льшим умом, чем сам барин.“
Это происходило оттого, что Мороз умел ловко всем угодить за счет своего барина, благодаря чему вся община обогащалась.
Со смертью молодого барина Морозы почувствовали большое беспокойство, зная нерасположение к себе вдовы...
Из опекунского совета был назначен опекун над сыном Марсова, но он все время проводил в Петербурге, и вдова сама управляла всем.
Все усилия супругов Мороз были направлены к тому, чтобы удержаться на месте, приобретенном ими путем хитрости и настойчивости. Если бы наследник был один, их желания не имели бы границ...
При помощи крестьян, соблюдавших свои выгоды, им не трудно было бы расширить границы полей или отделить лучшие наделы рощи. Ни один из них не обогатился бы, зато община извлекла бы много выгод... И теперь все это оказывалось неисполнимым из-за одного человека, мешавшего им, из-за вдовы!..
Претензии Мороза и его жены вовсе не были безумными: они никогда не мечтали жить в барских хоромах и есть лакомые блюда с дорогого фарфора! Никогда Мавра, жена Мороза, не смотрела с завистью на бархатные платья Марсовой...
Мечты их заключались в первенстве на селе. Они мечтали жить в большой, красивой избе, гордо возвышавшейся над всеми остальными. Воображение переносило их к никогда не виденным теремам старых вельмож, обнесенным заборами из толстых бревен, куда не проникала бы европейская цивилизация.
Мавра воображала себя одетой в дорогую душегрейку[5] из красного шелкового дама[6] с широкими золотыми галунами[7], в кокошнике[8], вышитом бисером, с богатым фуляром[9] в руке.
Приемной залой служила бы комната, украшенная вычурной резьбой. Стол был бы накрыт скатертью, вышитой красной бумагой[10]... Сотовый мед, орехи, печенье ее собственного приготовления, квас и мед служили бы угощением за обедом.
Мавра принимала бы только мужичек, своих крепостных, хотя сама, будучи мужичкой, была богаче и могущественнее их и таким образом могла кичиться перед ними.
После смерти Марсова Мавра стала посредником между вдовой и своим мужем, не любившим вдовы и ее черного платья. Он чувствовал себя стесненным, встречая взгляд ее больших голубых глаз, которые, казалось, проникали в самые тайные помыслы его души, и в которых он всегда видел некоторую дозу презрения к своей особе.
Мавра была чужда таких тонкостей и в течение пяти или шести месяцев ежедневно докладывала вдове о ходе управления.
Сегодня она пришла с обычным докладом и кстати высказать просьбу о корове для своего хозяйства.
Она стояла перед Еленой по-видимому скромно и подчиненно, но на самом деле была вся настороже, как пантера... готовая ежеминутно броситься на свою добычу.
— У вас и так достаточно коров, с какой стати ты просишь еще? — спросила ее Елена.
— Неужто тебе жалко? — ответила Мавра, по простоте называя свою барыню на „ты“. — Ведь мой муж у покойного старого барина всегда на отличке был... все же он сын ему.
— Сын греха! — бросила Марсова презрительно. — Какое основание, чтобы получить лишнюю корову!.. Ну что ж, возьми себе корову, — добавила она, помолчав, — их довольно в стаде. Твой же муж ведет счет скоту. Иди!
Крестьянка поклонилась Елене с уважением и поцеловала ее в плечо. Вдова равнодушно приняла эти знаки подобострастия.
— Прощай! — сказала она, отворачивая голову и лаская рукой золотистые кудри сына, прильнувшего к ней.
Мавра стояла в прежней позе, не собираясь уходить.
— Что тебе еще нужно? — спросила Марсова с нетерпением.
— Я хочу с тобой поговорить, — ответила крестьянка. — Саша, иди, мое золото, играть немного подальше!
Удивленный ребенок взглянул на Мавру, затем на мать и, заметив на ее лице неудовольствие, отошел в сторону.
30.
— Ты счастливее меня, — начала Мавра. — Бог дал тебе ребенка, а мне нет!
