Елена Арсеньева - Невеста императора
А Елисавет и впрямь не унималась: ревниво блестя глазами, так и напирала на Марию:
– Осмелела наконец? То слова от тебя не дождешься, а то…
Она, конечно, была не так проста, как мужчины, перед которыми Маша пыталась изображать возмущение придуманной Федоровой неловкостью. Елисавет видела больше, ощущала глубже, перед ней притворяться не стоило – это Маша поняла сразу и бросилась в бой, высоко вздернув подбородок.
– Не выношу бессмысленной жестокости! – надменно бросила она, не потупляя взора перед бесстыжими глазами Елисавет. – Удали не вижу, чтобы в смерть загонять безоружных и не щадить самых верных!
Она кивнула в сторону перепуганной борзой, которая жалась к ногам стремянного, однако все собравшиеся вмиг поняли смысл ее слов: она намекала на своего отца, который сделал все, чтобы возвести на престол этого мальчишку, с ненавистью крикнувшего: «Я его в струнку поставлю!» Это поняли присутствующие все до одного – кроме Петра, который был слишком юн, слишком зол, а потому слышал только то, что слышал.
– Уж вы бы лучше помолчали бы, сударыня! – неучтиво отмахнулся он от невесты. – Вот не люблю, когда берутся судить о том, в чем не знают толку! Еже-ли вашему рассуждению следовать, надобно охотиться только на медведя – и то один на один, с рогатиной! Для англичан, к примеру, охота – не добыча пропитания, а от веку sport, споот, – он неловко выговорил чужое слово. – Они ради доблести гоняются по полям на конях за безоружною лисицею с собаками…
– Осмелюсь возразить, ваше величество, – снова, но уже по доброй воле, согнул спину князь Федор, с бесстрашием влюбленного бросаясь отвлекать внимание рассерженного государя от своей спасительницы, – английские охотники скачут за лисицею обыкновенно без собак и норовят затоптать ее копытами или засечь с седла плетками. Собаки в такой скачке, как можете видеть, одна только помеха, ибо под ногами коней путаются. Наша же, русская, охота, коя заключается в травле и ловле зверей борзыми собаками, возникла первоначально у арабов, затем перешла к монголам, а уж от них, во время татарского нашествия, сделалась известною и у нас. Особливо распространилась она в Московском государстве во времена Иоанна Грозного, когда после взятия Казани много татарских узбеков [28] были переселены в Ярославль и Кострому. С той поры и повелось разведение русских борзых, и, хотя прадед ваш Алексей Михайлович тешился по преимуществу соколиной охотою, бояре его занимались охотой псовою.
Петр слушал зачарованно, мгновенно забыв обо всем прочем.
– А во Франции? – живо спросил молодой царь. – Видел ты охоту французских королей?
Федору пришлось приложить немалые усилия, чтобы сдержать судорогу отвращения.
– Да, привелось однажды, – пробормотал уклончиво, прогоняя воспоминания об убийстве прекрасного, благородного оленя, столь измученного, израненного, искусанного собаками, что он почти с охотою подставил гордую шею под завершающий удар королевского кинжала. Венценосному охотнику ничего не надо было на этой охоте делать, как только сойти с коня и картинно убить уже полумертвого оленя, однако безнадежный, мученический взор невинной жертвы долго преследовал потом Федора. – Зверство это, ничего больше! – буркнул он почти грубо. – Коррида, ей-богу, и то милосерднее!
– Коррида? – нахмурился Петр, вспоминая. – Ах да, это в Испании… бой быков!
– Вернее сказать, бой человека с быком.
– Да, я что-то читал, – пренебрежительно отмахнулся Петр. – Человек для развлечения прекрасных сеньор крутит перед быком красной тряпкою и бегает туда-сюда. Но это ерунда. Тут ведь охотник не человек, а бык!
– Не совсем так, ваше величество! – возразил Федор. – Это и есть охота, пусть она и происходит на огороженной арене, под взорами зрителей и зрительниц. Прелесть корриды в том, что здесь два охотника: матадор и бык, и жертвы тоже две: бык и матадор. И одному богу известно, кто одолеет.
– Нет, пешком охотиться скучновато. Вот ежели б верхом… – мечтательно протянул Петр.
– А как же! – поддакнул князь Федор. – Верхом с быком тоже сражаются. Сей человек зовется пикадор, он скачет на коне вокруг быка, заботясь не только о своем спасении от рогов, но и о скакуне своем, однако первая его забота – поразить быка шпагой, мулетою называемой. Раздражать при сем быка следует дротиками и стрелами, пропитанными горючей смесью. – Он даже присвистнул, вспоминая последнюю виденную корриду. – О, государь, смею вас заверить, от корриды ничуть не меньше захватывает дух, чем на медведя идти с рогатиною!
Елисавет жарко выдохнула сквозь стиснутые зубы:
– Ох, это для мужчин… истинных мужчин, – простонала она с такими похотливыми нотками в голосе, что Федору сделалось неловко, словно некая античная Пасифая [29] на миг приоткрыла пред ним свой бесстыжий лик.
Странное выражение вспыхнуло в широко раскрытых глазах Петра: восторженное, алчное, самозабвенное… Он постоял, ковыряя каблуком землю, о чем-то размышляя; потом резко махнул стремянному:
– Возвращайтесь с охотою! Остальные – за мной!
– Куда, Петруша? – недовольно протянула Наталья Алексеевна, но царь только блеснул бешеным взором:
– Кому сказано? На конь! – И, взлетев в седло, ринулся к лесу, более не оглядываясь и не сомневаясь, что все покорно последуют за ним.
Так оно и произошло после некоторой заминки, пока Иван с Федором помогали взобраться в седло Наталье Алексеевне. Елисавет и Мария, одна с пенька, другая с коряжины, вскочили сами с такой легкостью, что мужчины остались озадачены. Смерив друг друга неприязненными взорами, цесаревна и невеста императора с места послали лошадей рысью, но догнать летевшего очертя голову царя смогли не скоро.
Скачка, впрочем, длилась недолго: Петр осадил коня перед дощатым забором и оглянулся на свою свиту, воздев палец и призывая таким образом к молчанию. И тогда, сквозь запаленное дыхание коней, всадники услышали странный рокот, доносившийся из-за забора.
Чудилось, это прибой перебирает камушки на морском берегу, ровно, мерно накатываясь и отступая.
– Храпит, что ль, кто-то? – спросил Ванька Долгоруков, напрочь лишенный поэтического воображения, и тогда остальные тоже поняли: никакой это не прибой рокочет, а и впрямь раздается мощный храп.
Петр, привстав на стременах, легко мог заглянуть за забор. Заглянул, хихикнул – и стал жестами призывать всех последовать его примеру.
Уж на что дамам было нелегко, при их-то посадке боком, а и те изловчились, не смогли сдержать любопытства. Да так и ахнули…
Посреди просторного загона дремал огромный бык – ну истинный Зевс, подумали те, кто помнил Овидиевы сказки про метаморфозы громовержца! Пусть не белый, а рыжий, огненный – он был поистине великолепен, а его крепкую курчавую голову венчали такие рога, что зрителей пробрала дрожь.
