Кэтти Эмерсон - Слияние истерзанных сердец
Лэтам праздновал победу. Майлс будет послушен.
– Будет гораздо спокойнее, если Фрэнси останется вдовой. Тогда Кэтшолм после ее смерти перейдет через Констанс ко мне.
Майлс молчал. С галереи музыкантов послышалась первая баллада, с большим мастерством исполняемая на лютне и флейте. Лэтам заметил только, что он приказал позвать музыкантов – и их позвали.
Оглядывая нижние столы, он вдруг обратил внимание на рослого мужчину, одетого в черное с серебром. Эдуард Парсиваль. Лэтам презрительно скривил губы. Парсиваль был порочен не менее чем он сам, представляя правосудие, до которого ему совершенно не было дела, однако прибыли от этого у него было гораздо меньше, чем у Лэтама.
Гораздо больше его интересовали грушевый пирог и Томазина Стрэнджейс, которая избегала встречаться с ним взглядом, но все же искоса посматривала на него, когда выдавался удобный случай.
«Ник прав. Надо как можно скорее выбираться из Кэтшолма. Когда Лэтам узнает, что я все вспомнила, он заставит меня молчать. Даже если я отрекусь от своих слов, это не поможет. Он из тех, кто жестоко мстит… Странный он человек», – думала между тем Томазина, заметив, как плотоядно он поглядывает на пирог. Все знали, что он обожает груши из сада в Кэтшолме – того самого, который теперь принадлежит ему. Томазина вспомнила, как он распоряжался на кухне подать этот пирог только ему одному. Вряд ли он поделится им с гостями. Да и с невестой тоже.
Констанс только и делала, что подкладывала еду себе на тарелку, но есть не ела.
Пир шел своим чередом, и Томазина уже пожалела, что пришла. Вряд ли она узнает здесь что-нибудь о своей сестре, к тому же ей было не по себе под взглядами Лэтама. Когда он вышел из залы, ей стало намного легче.
Хихикнул Генри Редих, издав первый звук за все время, что он просидел рядом с ней.
– Даже те, кто сидят с ним рядом, – шепнул он ей на ухо, – не смогут воспользоваться его тайным стулом.[7]
Лэтам возвратился как раз тогда, когда принесли вторые блюда. Он выбирал себе самые аппетитные куски, не заботясь о гостях. А одно блюдо, Томазина не рассмотрела какое, он просто-напросто целиком забрал себе. Лэтам уже предвкушал удовольствие, как вдруг гримаса боли появилась на его лице, и он опять покинул залу.
Он был так противен Томазине, что она нисколько ему не сочувствовала, однако ей было жалко повара, который мог поплатиться за испорченный желудок хозяина.
Вскоре Ричард возвратился – кажется, довольный, потому что опять громко заговорил, требуя всеобщего молчания:
– Этот гобелен стал желтее, чем прежде.
Майлс покорно посмотрел на гобелен, изображавший сцену из греческой мифологии.
– Мне так не кажется.
Лэтам выпил еще вина. Неожиданно он выронил кубок и рукой закрыл глаза. Другую руку он прижал к животу. Потом стал рвать дублет на шее. Задыхаясь и корчась, он вскочил на ноги.
Томазина тоже вскочила. Все не отрываясь смотрели на агонию Лэтама. Нечеловеческий вопль вырвался у него из груди. Постояв немного, он упал лицом на стол.
Кто-то из женщин истерически расхохотался.
Констанс спокойно смотрела на мужа. Подобрав юбки, она обошла испачканный объедками и рвотой пол и удалилась из залы. Вербурга побежала за ней.
Ник Кэрриер с мрачным выражением лица подошел поближе, бросив короткий взгляд на Томазину, но у нее так болела голова, что она ничего не заметила. Она мечтала только об одном – поскорее уйти. Ник опустился на колени возле тела, и все дамы тотчас бросились к дверям. Последнее, что услыхала Томазина за своей спиной, – голос Ника, звавший Эдуарда Парсиваля.
– Лэтам мертв, – подтвердил Персиваль то, что все уже и так поняли.
Агнес открыла дверь перед Фрэнси и хотела захлопнуть ее перед носом Томазины. Но Томазина оказалась проворнее и протиснулась в спальню Фрэнси, обитую красным бархатом.
– Она в вас не нуждается, – заявила Агнес, с ненавистью глядя на Томазину.
– Мне не надо было смеяться, – пробормотала Фрэнси. – Глупо раздражать Ричарда, он на меня рассердится.
– Фрэнси, он умер.
Она ничего не ответила, и Томазина не поняла, слышала она ее или нет.
– Лэтам больше не будет угрожать ни вам, ни мне.
– Умер… – тихо повторила Фрэнси.
– Да.
Агнес начала раздевать свою госпожу, но успела только снять шляпу, как Фрэнси оттолкнула ее. Она ухватилась за воротник.
– Умер?!
– Да, – повторила Томазина.
Фрэнси успокоилась и позволила Агнес раздеть себя. Томазина смотрела, как горничная укладывает свою хозяйку в постель.
– Подайте, – неожиданно приказала она Томазине, махнув рукой на буфет. – Стеклянный пузырек с мутной жидкостью.
Томазина исполнила приказание.
– Что это?
Агнес забрала у нее пузырек, встряхнула его, вытащила пробку и вылила немного жидкости на кусок полотна.
– Одно из снадобий Лавинии, – ответила Фрэнси, когда Агнес положила ткань ей на лоб, после чего вдруг хихикнула. – Унция фиалкового масла, пол-унции опиума, смешать с материнским молоком.
В гостиной, в которой обыкновенно ели избранные слуги, если у хозяев не было гостей, находились трое мужчин.
– Дело вполне ясное, – заявил Эдуард Парсиваль. – Коронер[8] не нужен.
Он стоял перед портретом королевы Елизаветы справа от камина, одергивая на животе дублет и не ожидая возражений от собеседников.
– Коронер должен доложить о происшедшем на заседании суда графства, – напомнил ему Ник. – По закону он должен осматривать тело любого человека, который умирает внезапно. Ведь нас же и оштрафуют, в случае чего.
Парсиваль фыркнул, но вынужден был признать правоту Ника, который отправил констебля в Манчестер. Коронер жил там милях в шести, но вряд ли он выехал в Кэтшолм на ночь глядя.
– Я имею право произвести предварительный осмотр трупа, – заявил Парсиваль. – И я уже это сделал. Никаких ран, никаких подозрительных пятен. Он умер естественной смертью. Можете хоронить его, когда пожелаете.
Ник Кэрриер совсем потерял голову. В ней смешалось так много разных мыслей, что он не знал, на какой остановиться. Смерть Лэтама многое меняла. По крайней мере, она избавляла Кэтшолм от злодея.
Избавляла ли? Несмотря на утверждение Парсиваля, в смерти Лэтама все было неясно. Его ненавидело столько людей, что сама собой возникала мысль об убийстве. Значит, среди обитателей Кэтшолма есть убийца? А почему бы им не быть самому Парсивалю, недаром он так старается уверить всех, что не случилось ничего противозаконного.
– Наверняка возникнут вопросы, – сказал Ник.
– Чепуха! Он просто не знал меры в еде. Это все видели. Вот Господь и покарал его за обжорство.
