Юрий Колесниченко - Роксолана Великолепная. Жизнь в гареме (сборник)
— Почему на короткое время? — спросил султан, поблагодарив взглядом за цветы.
— Потому что я невольница. Невольниц одевают и раздевают по велению их господина…
Засмеялась так естественно и весело, будто бы хотела сказать: «но я готова к этому…». Взволнованный султан откинул ее плащ и взял за руку:
— Чтобы ты делала, если бы стала моей женой?
— Я перед этим попросила бы отменить один запрет…
— Какой?
— У вас делами занимаются только мужчины. А я бы хотела строить, много строить.
— Первый раз такое слышу от женщины… — заинтересовался султан.
— И чтобы ты строила?
— Сначала я построила бы большой имарет, кухню для нищих.
— А потом? — удивлялся султан. Дошли до берега Мраморного моря, где сверкала лунная дорожка.
— Потом приказала бы построить большую больницу…
— Очень хорошо! А потом?
Посмотрела в его пылкие глаза и медленно произнесла:
— Но больше всего денег употребила бы для несчастных.
— Правильно. Но кто же они?
— Это те, которые должны жить в тимархане, в доме для душевнобольных…
Молодой Сулейман растроганно прижал ее к себе. Но Настя высвободилась;
— Взгляни на небо. Оно такое, как на моей Украине… Бог рассеял звезды одинаково щедро для всех людей…
— И одну из них, видимо по забывчивости, бросил в мой парк, — Сказал молодой султан, а Настя покраснела. Побежала по лестнице из белого мрамора, к морю, к ласковым волнам. Султан бросился за ней, догоняя…
Когда всходило солнце, они сидели на берегу, глядя, как серебряные чайки радостным гомоном приветствовали июнь солнца, восходящего из Битинии.
Вдоль берега плыли на двух лодках рыбаки. Они узнали Падишаха. Склонили головы и скрестили руки на груди и не смотрели на открытое лицо молодой дамы.
— Я съела бы чего-нибудь… — тихо сказала Настя. Султан знаком руки приказал лодкам приблизиться и попросил у них еды. Рыбаки ему дали печеной рыбы и лепешек. И еще никогда ему не было так вкусно, как от этой скромной еды. Настя к ней не прикоснулась, только угощала султана. Было и ей, и ему очень приятно.
— Никогда мне не было так хорошо, Хюррем… Я хочу, чтобы ты была моей женой. Любимой…
На белое личико Насти набежала тень:
— Но мы разной веры… Кто же нас обвенчает?
— Прими волю Магомета, Хюррем, прошу тебя. Настя шепотом ответила: — Это большой грех, и Бог накажет за него. Позволь мне помолиться Божьей матери в Иверской иконе на святом Афоне. Это чудодейственное место, где появляется Богородица… Султан обиженно сказал:
— Но женщин не допускают на святой Афон! Это обычай ваших монахов, еще со времен царя Константина. Я уважаю чужие обеты, хотя ваша вера мне кажется странной и непонятной…
Даже султан не может сломать эти обычаи!
И Настя невинно сказала:
— Я могу поехать переодетая мальчиком, как твой отрок…
Султан промолчал, ломая корж. Отовсюду доносился благостный перезвон колоколов афонских церквей. Настя в одежде отрока молилась перед иконой Богоматери. Горели свечи. В сиянии огней видела только глаза девы Марии, глаза, пронизывали ее душу…
В лесу у монастыря Настю терпеливо ждал Сулейман со Своим людьми. Был он скромно одет, держался в тени…
Гора, на которой стоял монастырь, стремительно падала в море. Бесконечная синева пенилась бурунами, ожидая бури.
Когда Настя закончила свой неистовый разговор с Божьей Матерью и, шатаясь, пошла к выходу, ее остановил старый монах и спросил по-гречески:
— Откуда ты, сынок? Какой-то ты не такой как все…
— Из Украины… — ответила Настя.
— Ты, сынок, с нашей земли? — оживился старик. — Господи! Если бы мне там побывать… А откуда родом?
— С Рогатина.
— Знаю… Еще не уничтожили его басурмане?.. — вздохнул. — Они как саранча над Украиной нашей… Святой Афон уважают, а земли наши разоряют…
Подумав, сказала Настя:
— Почему же они имеют сильную власть на обширных землях, а мы нет?
— И мы все это имели…
— Почему же потеряли?
— Потому единства у нас не было… Каждый за себя. Не было ни уважения, ни защиты власти. Поэтому она и пала…
Шли по каменному полу, и шаги эхом отзывались в стенах.
— Смотрю я на тебя и удивляюсь, — продолжал монах. — Да, как ты, молятся обычно старые люди, которые имеют тяжкие грехи на совести, те, которые хотят перед смертью посмотреть в лицо матери Судьи нашего. А ты еще молодой… Значит, глубоко в душе твоей слово Божье. И хочу тебя благословить — береги нашу веру, передавай ее детям и внукам, а если понадобится, и муки прими ее… Ибо вера — это единственное, что осталось у нашего народа, это то, что поможет сплотить его и поддержать в борьбе с врагом, опустошающего землю нашу…
Когда Настя вышла, на улице бушевала гроза. Сулейман стоял под деревом, весь мокрый, ждал ее. Она подошла к нему:
— Не стой под одиноким деревом в грозу!
Взяла его за руку как ребенка, и они спрятались в каменном ущелье.
— Люблю тебя… — прошептал великий султан.
Настя вся дрожала в объятиях Сулеймана.
— И я… — ответила всем сердцем. Вдруг молния ударила в дерево, под которым они стояли. Оно мгновенно загорелось. Настя испуганно отшатнулась от султана:
— Это знак Божий, Сулейман… Нельзя предавать веру Христа…
Пылало дерево. В фосфорическом блеске грозы было видно, как на море черные челюсти водоворотов крутились в неистовом танце, налетали на берег, пытаясь разбить его.
Было солнечное утро, когда Ахмед — паша вошел в комнату бледной, измученной Насти. Поклонившись, сказал:
— Благословенно будь имя твое, Роксолана Хюррем! Десятый и самый великий султан Османов, Сулейман — пусть веками длится слава его, — дарит тебе свободу. Ты можешь уже завтра покинуть его палаты, столицу, государство. Тебе будет выделена охрана, и ты поедешь с почестями. Можешь взять с собой сто рабынь из своего народа, которых выберешь на Авретбазаре!
Молча стояла ошеломленная Настя. Визирь был невозмутимый, как глыба гранитная.
На следующий день Настя, собранная в дорогу, встречалась с рабынями, которым Сулейман даровал свободу. Радость женщин, одетых по-украински, была безгранична. Gели:
Руби сын осину —
Будет добрый клин!
Бери сиротинушку —
Будет хозяюшка!..
Настя не могла сдержать волнения. Затем остановилась, поклонилась женщинам, которые шли перед ней, повернулась к непроницаемо-суровому Ахмед-паше, который стоял поодаль со свитой, подошла к печальному Мустафе, который стоял тут же в лучших одеждах, и воскликнула:
