Элизабет Бикон - Граф-затворник
– Разве вы еще не поняли, что на ужин с дьяволом стоило прихватить ложку покрепче и подлиннее? – пробормотал он у самых ее губ – не настолько, чтобы поцеловать ее, но в очень соблазнительной близости.
Глаза Персефоны подернулись тонкой дымкой.
– Вы не дьявол, – услышала она собственный шепот, а в голове стучала мысль: в действительности он напоминает падшего ангела, учитывая его прошлую надменность и совершенную красоту. – Вы даже вполовину не так плохи, как пытаетесь меня убедить. И вы никогда ни в малейшей степени не станете таким, как ваш отец или брат, даже если проживете до ста лет, – дерзко продолжила она, как бы подстрекая его доказать обратное. Она совершенно не верила, что он может причинить ей боль, и чувствовала, как где-то внутри зарождается странный первобытный жар.
Она чувствовала: если Алекс сейчас ее не поцелует, то повредит ту тоненькую ниточку, постепенно их связывающую. Отчаяние и любопытство перебороли страх перед неизведанным чувством, перед бездонной пропастью между реальностью и тайной. Персефона желала настоящего Алекса Фортина – желала любым, каким он только мог ей открыться, даже если это подвергало опасности ее сердце. Иногда, если хочешь получить нечто чудесное, приходится идти на риск и обнажать свою ахиллесову пяту. Не попробуешь – не узнаешь.
– Бога ради, да поцелуйте же меня, глупец! – наконец выпалила она, боясь, что иначе вот-вот сорвется и сама его поцелует.
– Нет, это вы глупышка, потому что позволяете мне к вам прикасаться, не говоря уже о чем-то большем, – парировал он, но повиновался, тоже не мог устоять перед искушением.
Персефона с изумлением осознала: его тело напряжено до предела, а рот прижимается к ее губам. Она поняла, что недооценила Александра Фортина. В его синих глазах и частом, хриплом дыхании ощущался настоящий огонь. Но все-таки Алекс полностью не поддавался своей необузданной страсти из-за страха причинить Персефоне боль или шокировать ее своим отчаянным стремлением взять все, что она предлагала. О да, он безумно хотел ее!
Сколько времени он уже сражался с этой невероятной жаждой интимности, безумным жаром и отчаянным желанием? Слишком долго, судя по нервной дрожи его пальцев, когда он протянул руку и убрал выбившуюся прядку ей за ухо. И нежно пригладил ее волосы, словно от этого зависела вся его жизнь. Персефона заподозрила, что таким образом он пытается перевести дух, дать им обоим время насытиться сладостным соблазнением и затем вернуться к обычному здравомыслию. Но она не согласилась и в свою очередь ласково взяла в руки его угольно-черные пряди и ощутила их мягкую упругость. Потом девушка закинула назад руки и завораживающе открылась его страстно-отчаянным поцелуям.
Первое сладостное прикосновение его губ оказалось удивительно нежным и почти молящим. Но постепенно оно становилось все увереннее и горячее, ибо Персефона отдавала ему всю себя без малейших протестов, зная – они здесь в полной безопасности. Никто-никто не сможет к ним вторгнуться. Это было совершенное таинство, предназначенное только для них двоих.
Алекс приоткрыл рот, убеждая ее разомкнуть губы и впустить его. И Персефона почувствовала: ей этого хочется. Это было где-то внутри, где таилось средоточие ее женственности. И едва ли что-то могло ее остановить, разве что землетрясение, да и то вряд ли. Она испытывала нестерпимую потребность во всех смыслах ему открыться. Страстный натиск Алекса совершенно обезоруживал Персефону. Она застонала, испытывая не изведанное ранее, пьянящее чувство: его язык яростно исследовал ее рот, а губы отчаянно ласкали ее губы, рассказывая о поцелуях гораздо больше, чем она могла представить.
Все ее мысли, что можно испробовать страсть, а затем для предотвращения последствий отступить, стремительно улетучились. Движимая сильнейшим желанием все узнать о потрясающе чудесном, таинственном графе Калверкоуме, Персефона поднялась на цыпочки, и его руки скользнули вниз, обхватили ее талию и тесно прижали тело к себе, как будто они двое уже стали любовниками. Но все-таки инстинкт самосохранения усиленно нашептывал Персефоне: это уже слишком.
В маленьком закрытом мирке, куда она сама его заманила, вдруг стало невероятно жарко. Персефону совершенно поглотила страстная истинная натура Александра, которую он столь яростно скрывал от остальных, но в конце концов позволил увидеть ей. Она наслаждалась, упивалась его близостью и доверием и отчаянно желала настоящего, истинного мужчину, скрытого за придуманной броней. Это открытие буквально разрывало ее на части – и еще понимание: если она сейчас отступит и вновь воздвигнет между ними барьер, то будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
Не совсем понимая, куда может завести эта освобожденная страсть, она жадно приникла всем телом к Алексу, прижалась вдруг болезненно набухшей грудью к его горячему, напряженному мускулистому торсу. Разгоряченная и возбужденная, она ощущала, какое у него твердое, ладное, но все равно для нее непривычное тело. Она провела руками по его сильной и на редкость чувствительной шее, скользнула ладонями по широким плечам и остановилась на узкой талии. Предвосхищая ее дальнейший интерес, Алекс слегка приподнял Персефону и усадил на изысканный испанский сундук, видимо принадлежавший какой-то давно умершей королеве, и помог ее любопытным рукам прикоснуться к его крепким ягодицам.
Персефона немного удивила подобная помощь. Она заметила, что его губы сложились в улыбке, и испытала сладостный скачок сердца. И когда эта улыбка и мальчишеский взгляд успели стать ей такими родными? И пусть этой довольно необычной полуулыбкой-полугримасой он и загораживался от остального мира, но ее-то все-таки к себе подпустил, несмотря на все свои сомнения.
С той ночи у озера, вот уже больше двух месяцев, Персефона относилась к нему с настороженностью, с гневом и недоверием. Неужели под всеми этими чувствами с самого начала таилась безрассудная страсть и, незаметно для них обоих, становилась все сильнее и больше? Кажется, она, как спящее под землей, надежно укрытое от всех внешних бурь зернышко, проклюнулась к жизни и уверенно пустилась в рост. Если так, то можно было только порадоваться, что они вместе не задавили свои чувства в зародыше.
Ничего удивительного, что при новой встрече она даже не пыталась вызвать у Алекса симпатию. Персефона напомнила себе: даже физическая близость и интимная обстановка не означают, что он готов впустить ее в свою закрытую душу. Ей ужасно хотелось пробить в этой защите трещину и проникнуть в его душу, чтобы он уже никогда больше от нее не закрывался. Наверное, это было чистым безумием, но выпавший шанс и первобытное желание принадлежать именно этому мужчине заставляли ее буквально упиваться его ласками и поцелуями. И с каждым поцелуем и прикосновением они все сильнее погружались в бездну страстного исследования друг друга.
