Биверли Бирн - Пламя возмездия
– Если она знает, то говорит Ассунте. А она не говорит.
– Передай ей, что я здесь. Пожалуйста, – Майкл кивком подозвал ее и сунул ей в ладонь толстенькую пачечку песет.
Женщина сунула деньги к себе, не выказав никакого удивления.
– Я могу ей говорить. Но я не знаю, хочет она говорить или нет. Она все делать, как сама хочет.
– Скажи ей, – еще раз попросил Майкл.
Ассунта кивнула, потом повернулась к мальчишке, который, судя по всему, был здесь за бармена.
– Смотри, Авдий, чтобы ирландец здесь не умирал от жажды, пока меня нет.
Прошло добрых десять минут, а она не возвращалась. Майкл допил свой пунш, мальчик смотрел на него. Гостиная по-прежнему была пуста – ни клиентов, ни шлюх. С улицы тоже не доносилось ни звука.
– Давно ты здесь работаешь? – спросил Майкл, когда Авдий появился около него, чтобы долить пунш.
– Я здесь рождался, сеньор.
– Понятно. И когда же это было? Давно? Сколько тебе?
– Я имею двенадцать лет, сеньор.
Да-а… Двенадцать лет и уже бармен в публичном доме. Этой женщине, называвшей себя в Сан-Хуане, где она жила, Нурьей Санчес, было что рассказать на Страшном Суде.
– А твоя мать тоже работает здесь?
– Моя мама помирала, сеньор, – мальчик перекрестился, причем левой рукой, потому что правая была занята графином с пуншем. – Она уже в раю у Господина Иисуса. Мисс Донья заботится обо мне.
Майкл не нашелся, что ответить на это. Он не отрывал взгляда от двустворчатых дверей, за которыми скрылась Ассунта. Но на другом конце комнаты внезапно раздвинулись тяжелые занавески, и в них возникла Нурья Санчес. Она стояла и пристально смотрела на него, не выпуская из рук портьер, закрывавших дверь.
Майкл поставил на стол бокал с пуншем и поднялся. Взгляд доньи Нурьи был не только пристальным, но и наглым. Он постарался, чтобы и его взгляд ничем не уступал. На ней уже не было прежнего бело-голубого одеяния, а зеленое, по которому рассыпались стилизованные листья папоротника, ткань этого наряда была очень легкой, воздушной, она волнообразными складками спадала вниз. Фигура ее от такого покроя ничуть не проигрывала. Глаза Майкла снова начали свое странствие сверху вниз и снизу вверх. Небольшая остановка произошла где-то на середине – Майкл не мог обойти вниманием ее бюст. Затем их взгляды снова встретились и секунду-другую они смотрели друг другу в глаза.
– Что вам нужно? – наконец нарушила тишину она.
– Поговорить с вами. По-моему, самое время. Вам так не кажется?
– Мне нечего вам сказать.
– Да быть того не может. У вас есть что сказать мне. И на этот раз – правду.
Прежде чем она успела ответить, раздался стук дверного молоточка, затем смех Ассунты и мужские голоса.
– К вам гости пожаловали, – обратил ее внимание Майкл.
– Я слышу, – она немного поколебалась, затем торопливо кивнула в ту сторону, откуда пришла. – Пойдемте со мной.
Он последовал за ней, чувствуя все тот же запах жасмина, щекотавший его ноздри. Коридор, по которому его вели, был темным, и он плохо видел идущую впереди женщину. Она двигалась в этом полумраке коридора, как бесплотная богиня, созданная его воображением. Молча они дошли до конца коридора, затем она, открыв еще одну дверь, ввела его в небольшой внутренний дворик.
Майкл услышал странный, не совсем обычный для этого места шум – трепетали крылья, отовсюду раздавалось птичье щебетанье, писк.
– Успокойтесь, хорошие мои, спите, спите. Все в порядке, не бойтесь. – И потом, через плечо, уже Майклу. – Они вас не знают.
Полная луна, не покидавшая небо в первые дни его пребывания здесь, сейчас шла уже на убыль – от нее остался лишь небольшой серпик, но и его света было достаточно, чтобы он мог разобрать небольшой фонтанчик в центре выложенного красивыми узорчатыми плитками патио, и белые оштукатуренные стены, вдоль которых висели многочисленные клетки самых разных размеров и причудливых форм. Он смог разобрать, что их обитателями были маленькие пестрые попугайчики.
– Вы держите птиц? – пробормотал он в явном недоумении.
Нурья не ответила. Она быстро шла по плитчатому полу и вскоре они оказались уже в другом доме, стоявшем почти вплотную к первому, настолько близко, что он даже мог показаться пристройкой. Нурья привела его в гостиную, освещенную десятком свечей.
Это помещение очень сильно отличалось от той гостиной, где он ожидал ее появления и угощался пуншем. Белые стены здесь были лишены каких-либо орнаментов, столики и стулья были изготовлены из бамбука, на них были наброшены чехлы из той же ткани, из которой было сшито ее утреннее одеяние, в каком она предстала взору Майкла в «Банко Мендоза». Она уже открыла рот, чтобы что-то сказать, как вдруг ее внимание отвлекло что-то, лежавшее на одном из столиков, она быстро шагнула к нему и убрала какой-то предмет, походивший на маленькую куклу, но Майкл не мог поклясться, что это была кукла. Она спрятала этот таинственный предмет в ящик стоявшего у двери комода, и повернулась к нему.
– Что вам нужно от меня? – повторила она свой вопрос.
– А я уже сказал вам – правда. Мне нужна правда.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Вот что, давайте прекратим эти игры. Нурья или Магдалина, или как вас там. Мне известно, кто есть вы, а вам – кто есть я. И сегодня я видел на дороге в обитель эту закрытую коробочку, в которой улепетывал ваш епископ. Сидели ли вы с ним рядом в этой карете или вас там не было – мне на это наплевать. Мне вообще трижды наплевать, что вы делаете или собираетесь делать. Мне нужен ответ лишь на один свой вопрос: кто снабдил вас информацией о Мендоза? И, если вы только посмеете мне об этом не сказать, я на весь Сан-Хуан растрезвоню о вашем двойном житье-бытье.
Заключительная фраза его монолога заставила ее вздрогнуть. На лице доньи Нурьи было выражение крайнего удивления.
– Знаете, сначала мне казалось, что это я схожу с ума, а теперь вижу, что вы. Какое отношение имеет ко мне епископ? Каких Мендоза вы имеете в виду, уж не тех ли, чей банк?
– А что, вам известны еще какие-нибудь?
– Больше никаких. А в банке я знаю одного-единственного человека. Это Фернандо Люс. Он мне говорил, что Мендоза есть еще в Англии и Испании, но никто из них еще ни разу не приезжал сюда, на Пуэрто-Рико.
Майкл начинал терять терпение.
– Письмо…
– Что за письмо?
– Черт бы побрал тебя, женщина! Я не собираюсь слушать весь этот твой вздор! Сейчас же сядь и расскажи мне все с самого начала. Все, что я хочу знать.
– Не орите на меня! Это мой дом, сеньор Кэррен. И хозяйка здесь я. Стоит мне только позвонить, – она показала на небольшой медный колокольчик, стоявший на столе, – вы и глазом не успеете моргнуть, как появятся мужчины и вышвырнут вас отсюда.
– А чего же вы в тот вечер не захватили с собой этот колокольчик? У вас его разве не было тогда, в том самом переулке? Где же были ваши хваленые мужчины тогда? А им известно о ваших маскарадиках, во время которых вы вдруг превращаетесь в монахиню?
– В монахиню? Я? Матерь Божья, вот теперь я вижу, что вы действительно сумасшедший.
– И вы еще имеете наглость отрицать, что вы – не сестра Магдалина? Смиренная затворница обители Лас Ньевес? Мне никогда бы в голову не могло придти, что вы станете так бессовестно врать, так изворачиваться и отрицать свою причастность к этому.
Она тяжело опустилась на один из бамбуковых стульчиков, вернее, в кресло-качалку, случайно оказавшуюся поблизости, и стала медленно раскачиваться, уперев локти в колени и положив голову в ладони. Женщина внимательно смотрела на Майкла.
– Вы сошли с ума, – повторила она.
– К чему вам это? – спросил он, почувствовав внезапную усталость от этого ребуса, от этой немыслимой шарады. – Почему бы вам просто не признаться мне, ведь, если вы ведете какую-то игру, то и меня можно туда взять. Я не против. Все, о чем я вас прошу – рассказать мне все. Я ведь уже говорил вам – меня не волнует, чем вы там занимаетесь. Это ваше дело. Поймите, я вас не выдам. Если вы мне пообещаете сотрудничать со мной, помогать мне, то какой смысл мне вас выдавать?
Она молча смотрела на него несколько секунд. Майкл весь как-то обмяк, сник. Она тоже это заметила.
– Сядьте и расскажите мне, почему это вы вдруг подумали, что я… – Ее стал душить смех, ей было трудно даже произнести это слово, – что я – монахиня. Да, дон Мигель, мне бы очень хотелось знать, почему вы считаете Нурью Санчес монахиней? Да такое и вообразить себе невозможно.
Майкл даже не стал поправлять ее, когда она решила назвать его Мигелем.
– Вы забываете о том, что я вас сам видел, – он сел на предложенный ею стул. День был ужасный, долгий, нервный, усталость буквально наваливалась на него. – Тогда, когда вы рассказывали мне о письме, ведь тогда вы отбросили покрывало и я видел ваше лицо так, как сейчас.
– Я понятия не имею ни о каком письме. За всю мою жизнь мне никто и никогда не прислал ни одного письма.
