Сергей Степанов - Царская невеста. Любовь первого Романова
– Запечек ведет к Пекельке, что под крепостной стеной, – припоминал знакомые места подьячий. – Там ляхи пекут на кострах ведомых воров.
Скрепя полозьями о вымощенную булыжником мостовую, посольский возок въехал на Замковую площадь. Впереди гордо гарцевал кавалер Новодворский, по бокам – польские жолнеры. Позади, стараясь не отстать в незнакомом городе, ехали стрельцы.
– Замок, в коем живет король Жигимонт, – продолжал свои объяснения подьячий.
Королевский замок впечатлял своими размерами. «Много более Грановитой палаты», – ревниво подумала Марья. Дома на площади были изукрашены причудливыми орнаментами, а на фасадах висели красные башмаки или золоченые кренделя, указывавшие промысел хозяина. На фасаде самого высокого дома красовалась черная как смоль человеческая голова.
Замковая площадь кипела жизнью. Десятки лавок и трактиров принимали первых посетителей, а на площадь въезжали все новые и новые повозки, груженные товарами. Кавалькада всадников привлекла всеобщее внимание. Пронесся слух, что везут московитов, и каждый прохожий норовил заглянуть в посольский возок. Подьячий отстранил Марью от окошка, задернул его занавеской, оставив для себя узенькую щель. Марья уже ничего не могла видеть и только по стихшему шуму поняла, что они миновали площадь и вновь едут по улицам. Подьячий, подглядывавший в щелку, пояснял:
– Сейчас повернули на Подвал. Здесь изба палача. Он еще доглядывает за блудными женками и имеет с того немалый доход. Коли хочешь нанять молодую девку, смело ступай к палачу. Ну-ка, я тебе расскажу…
Подьячий осклабился, сунулся к уху Федора Желябужского и что-то зашептал. Дядя выслушал, сказал «Тьфу!» и отодвинулся, но при этом как-то особенно усмехнулся в бороду.
– Приехали! – крикнул Новодворский, спешиваясь с коня.
Возок остановился у дома, отведенного для русских послов. В воздухе ощутимо воняло. Подьячий принюхался и заключил:
– Подлый народ ляхи! На Гнойной поселили. По этой улице возят нечистоты и валят их в Вислу.
Марья возненавидела Гнойную всем сердцем. Да и как было не возненавидеть, если ничего, кроме этой грязной и узкой улочки, она в Варшаве не видела. Ее поселили на чердаке под самой кровлей. Единственное оконце выходило на крутые черепичные крыши с рядами печных труб и флюгерами. Любопытно было наблюдать за вращением разнообразных флюгеров в виде карет, кораблей, петухов, но это зрелище в конце концов приелось. Узкую улочку можно было разглядеть только наполовину высунувшись из окошка. По улице громыхали зловонные обозы.
Дядя не покидал своих покоев в ожидании большого приема в Литовской Раде. Он расставлял шахматы, полученные от шурина для продажи, и играл сам с собой. Впрочем, не столько играл, сколько любовался конями и слонами, усыпанными самоцветами. Была у Желябужского столь же драгоценная вещица – кинжал дамасской стали в серебряных ножнах, отделанных отборной бирюзой. Кинжал подарил Желябужскому персидский шах Аббас при отпуске русского посольства из Исфахана. Сравнивая шахский кинжал и царские шахматы, Желябужский не знал, чему отдать предпочтение. Подьячий Сукин намекал, что готов найти покупателя на обе драгоценные вещи, рассчитывая получить барыш за посредничество, но посланник твердо решил оставить шахматы себе, а зятю заплатить из собственных денег.
Не уговорив посланника продать шахматы, подьячий развил бурную деятельность, торгуя платьем и мехами, полученными в Посольском приказе. В первый же вечер Марья услышала крик стрельцов:
– Глянь, жиды пожаловали!
Она высунулась из окошка, ожидая увидеть чудищ, заклейменных печатью божьего проклятия и рассеянных по лону земли. Ни в Москве, ни в иных русских городах их видеть не доводилось. Бабушка рассказывала, что последних извели еще до Владимира Мономаха и испуганно добавляла: «А вот в Литовских землях их тьма египетская. Господи, спаси и убереги нас, грешных, от сей казни».
– Где жиды? Где? – крикнула она стрельцам.
– Да вот же!
Стрельцы тыкали перстами в галдящую толпу торговцев, в чьем облике не было ничего, внушавшего неподдельный ужас, с которым о них говорила бабушка. Люди как люди, только выглядят потешно из-за пучков волос, свисавших из-под круглых шапочек. Ожидая выхода подьячего, торговцы в лапсердаках гомонили так, что заглушали грохот телег с нечистотами. Как только появился подьячий, толпа бросилась к нему, крича и перебивая друг друга. Каждый спрашивал, не привез ли пан сибирских соболей. Костяные Уши, хитро щурился и отвечал, что соболиные шкурки по нынешним временам редкость.
– Не возьмешь ли бобра? – предлагал он, доставая мех из-под полы. – Бобер черный, добрый, самородный, и лучше соболя, и больше гораздо.
Перекупщики вырывали из его рук мех, дули на подшерсток, били себя кулаками в грудь, рвали пейсы, катались в зловонной грязи, кричали, что о такой несообразной цене, какую требует ясновельможный пан, никто в Варшаве не слыхивал. Подьячий не уступал. Казалось, он был в родной стихии. На вопли пейсатых торговцев он отвечал еще более зычным криком, бесцеремонно отталкивал тянущиеся со всех сторон руки, смачно плевался, а когда окончательно сорвал голос, делал из полы своего платья свиное ухо и выразительно крутил им перед лицом самого нахального из перекупщиков. Дело кончилось тем, что Костяные Уши вызвал на подмогу стрельцов, и те древками бердышей разогнали толпу.
Впрочем, торговцы далеко не ушли, и через полчаса торг возобновился. Так продолжалось несколько дней, пока привезенные подьячим меха и платье постепенно не перекочевали в мешки перекупщиков. Каждый раз после заключения сделки Сукин тщательно пересчитывал монеты, запирал их в сундук и с самодовольным видом говорил посланнику:
– Жиды ведомые плуты. Но я тоже не лыком шит. Из Ярославля мы. А где ярославец прошел, там жиду ловить нечего!
Федор Желябужский не участвовал в торговых делах, но тоже пользовался услугами юрких людей в лапсердаках. Они походили на торговцев, но появлялись не шумной толпой, а молча под покровом темноты. Подьячий впускал ночных гостей в дом, провожал их к посланнику. Там они, запершись в самой дальней комнате, шептались по часу и дольше. Марью клонило ко сну, и она не слышала, как уходили таинственные посетители. Ранним утром в покоях посла уже никого не было, кроме подьячего, сонно водившего пером по бумаге.
По отдельным словам и случайным намекам Марья догадалась, что дядя пытается выведать, где содержится митрополит Филарет, отец царя Михаила Федоровича. Когда бояре решили призвать на престол польского королевича Владислава, они послали митрополита под Смоленск. Митрополит должен был уговорить защитников города сдаться полякам. Однако Филарет заявил королю: «Согласен смерть принять, а воеводу Шеина сдать город уговаривать не стану». Тогда поляки объявили посла пленником и взяли его под стражу.
