Джорджетт Хейер - Фредерика
— Ни капли! Лучше скажите, дорогая кузина, танцуют ли у вас в Гирфордшире вальс?
— В некоторых домах, но не слишком часто, и совсем не танцуют кадриль. Но я наняла учителя танцев, чтобы он показал нам несколько фигур, так что мы не опозорим вас, представ перед всеми провинциальными родственницами.
— Это меня успокоило.
— Возможно. Хотя мне кажется, вас ничуть не волнует, в каком виде мы предстанем.
— Напротив! Представляете, как пострадает моя репутация?
Она рассмеялась, но покачала головой.
— И это вас тоже не волнует. Как и все остальное, наверное.
На секунду он смешался, но ответил без особого колебания:
— Не очень сильно.
Она нахмурилась, обдумывая его слова.
— Понимаю, это очень удобно, ведь вы ни о ком не думаете, ничто не вводит вас в уныние, ни от чего вы не устаете, не обольщаетесь напрасно. С другой стороны, вы, наверное, никогда не испытываете и сильной радости. Мне бы это не подошло: слишком однообразно! — Она повернулась к нему снова к вдруг улыбнулась. — Поэтому вы так скучаете!
— Я часто скучаю, — признал он. — И тем не менее мне… э-э… удается выглядеть вполне веселым!
— Да, но это же не… — она замолкла и покраснела. — Простите меня! Жаль, что я не умею держать язык за зубами!
Он не обратил внимания на это и сказал с кривой усмешкой:
— А ведь вы относитесь ко мне с презрением, Фредерика, не правда ли?
— Нет, нет! — быстро сказала она. — Вы считаете меня еще зеленой девочкой, но все же у меня есть кое-какой жизненный опыт и кое-что я понимаю! Как же вам не скучать, если с самого детства вы купались в роскоши, какую только можно представить? И потом, — добавила она разумно, — вас ожидало наследство как единственного сына у родителей.
Когда он вспомнил официальную холодность своего отца и с большим трудом короткие знаки внимания, которые уделяла ему всегда нарядная мать (она умерла, когда он еще учился в школе), сардоническая усмешка на его лице проступила еще отчетливее. Однако все, что он сказал:
— Верно! Я родился в рубашке и был так дорог моим родителям, потому что мне уже было уготовано место в этой жизни. До того, как меня отдали в Харроу, я безраздельно пользовался услугами нянек, лакеев, кучеров, учителей и… да всем, что могут дать деньги!
— Ах, бедный мальчик! — невольно воскликнула она.
— Ни в коем случае! Я не припомню ни одного случая, чтобы любое мое желание не было немедленно исполнено.
Она была готова разразиться горячей речью, но сдержалась и лишь с иронией сказала после короткой паузы:
— Теперь я вам обязана еще больше, кузен! Вы научили меня тому, чему никогда не смог бы научить бедный мистер Ансделл!
— Вот как? И чему же это?
— Конечно же, не завидовать богатым! Я всегда думала, что родиться знатным, богатым, иметь положение в обществе должно быть очень приятно, но теперь вижу, что это просто смертельно скучно!
Коляска остановилась, она протянула руку, и лукавый огонек сверкнул у нее в глазах.
— Прощайте! Благодарю за урок и за то, что представили меня своей сестре! Я еще хотела поблагодарить вас за то, что выручили меня, но не буду, так как уверена, что вам самому очень полезно иногда заставлять себя стараться ради кого-то.
Он твердо взял ее руку.
— Вы рано прощаетесь, кузина! Каким бы безнадежным вы меня ни считали, я постараюсь для вас еще и провожу до дверей.
— У вас такие изысканные манеры, милорд! — проговорила она с притворной застенчивостью.
— Не правда ли? — отозвался он. — Это вам еще один урок, маленькая невежественная бродяжка!
Она расхохоталась, но когда она снова подала ему руку на пороге дома, то сказала, глядя ему в лицо:
— Я вас не обидела? Впрочем, не думаю. Я действительно благодарна, что вы пришли мне на помощь, и мне очень жаль, что доставила вам эту неприятность.
— Поскольку всем хорошо известно, как неустойчивы мои изысканные манеры, я обзову вас плутовкой, Фредерика, к не попрошу прощения за это!
Ее снова разобрал смех, он, чуть улыбнувшись, слегка щелкнул ее пальцем по носу и спустился со ступенек к экипажу под неодобрительным взглядом Баддля, который держал дверь для своей хозяйки и указал ей на то, чтобы она впредь соблюдала дистанцию. Бесполезно было втолковывать ему, что маркиз в отцы ей годится, а еще бесполезнее пытаться отучить его от замечаний: преданных слуг, которые знают тебя с колыбели, невозможно заставить молчать в таких случаях.
— Хватит, мисс Фредерика! — сурово произнес Баддль. — Я говорю вам это для вашей же пользы, и это мой долг. Сколько раз я повторял вам, что нельзя вести себя здесь, в Лондоне, так же, как дома. Не хватало, чтобы вас приняли за беспутную бродягу!
Маркиз тем временем возвращался на Беркли-сквер. Он намеревался испробовать свое последнее приобретение — четверку чистокровных серых лошадей. По словам их прежнего владельца, они были необычайно быстроногие, а джентльмен, у которого он перебил цену на них, завистливо называл их отличнейшими. Его планы были нарушены приходом Фредерики, но еще было не поздно отправиться в Ричмонд или Уимблдон. Еще выходя из экипажа на Беркли-сквер, он распорядился немедленно закладывать фаэтон и вошел в дом, где был встречен радостными воплями, лаем, смешанным с жалобным визгом. Лафра, привязанный к перилам внизу лестницы, признал в нем единственное связующее с хозяйкой звено и приветствовал его как своего освободителя.
Глава 8
Так как маркиза невозможно было расслышать из-за Лафры, ему пришлось утихомирить преданного пса, прежде чем потребовать объяснений у дворецкого. Когда освобожденный Лафра терся у его ног с визгом, в котором смешались облегчение и мольба, сводя блеск с начищенной поверхности сапог, что могло бы разбить сердце камердинеру, он сказал голосом, совсем не сердитым, а скорее усталым:
— Разве я не распорядился отвести эту собаку на Верхнюю Уимпол-стрит?
Он остановил холодный взгляд на лице Уикена, а Джеймс, первый лакей, и Уолтер, его помощник, задрожали в своих башмаках с пряжками. Уикен, которого так просто нельзя было напугать, ответил с невозмутимым спокойствием:
— Да, милорд. Были предприняты все возможные попытки исполнить это. К несчастью, животное отказалось покинуть здание и с Уолтером, и с Джеймсом. Сожалею, — что мне приходится докладывать вашей светлости о том, что, когда на него было оказано давление, оно проявило непослушание — даже со мной! Я решил, что лучше будет привязать его к перилам до возвращения вашей светлости. Иначе, — сказал он, превзойдя в холодности самого маркиза, — он бы исцарапал всю дверь в библиотеке.
