Анастасия Туманова - Родовое проклятье
– А вы приходите к нам! – радушно пригласил Агронский, зажевывая водку соленым грибом. – Прямо без церемоний, с заднего хода, Федор вас уже знает. Представлю вас нашему антрепренеру, Чаеву. Владимир Дмитрич, вам не приходилось никогда играть на сцене? Из вас мог бы получиться неплохой Роллер в «Разбойниках» или даже Горацио. Такая монументальная, внушительная фигура… У нас в Самаре, вообразите, сразу два трагика пропало: один запил вмертвую, а другой, подлец, сбежал с травести, и теперь ни Горацио нет, ни Розенкранца, ни Рауля, ни даже Яго. Чаев просто рвет и мечет, готов сам всех играть, но – фактура не та-с… Офелий вот у нас много, одна другой лучше, но – надобен Горацио! И Яго!
– Возьмите Северьяна на Яго! Из него и Отелло бесподобный выйдет, если ваксой вымазать, – пошутил Владимир, скашивая глаза на друга: не обиделся ли тот. Но Северьян невозмутимо хрустел соленым огурцом и лишь улыбнулся в ответ. Зато Агронский искренне обрадовался:
– Так вы знакомы с Шекспиром! Видите, я ведь говорил, что вы не простой… м-м… человек. Ладно-ладно, вопросов задавать не буду, сам не люблю… А в театр все-таки приходите! Я поговорю с Чаевым, возможно, найдется работа. А засим позвольте откланяться: уже полчаса как опаздываю на репетицию. Вечером даем «Макбета», а я роли в глаза не видел… Прощайте! Непременно приходите сегодня же!
– Что скажешь? – задумчиво спросил Владимир, провожая глазами высокую фигуру в берете. Северьян доел огурец, допил вино. Пожал плечами.
– А я чего? Как сами желаете. Только глядите: зима на носу. Пока до Крыма доберемся – хвосты приморозим, запоздали мы с вами в этом году. А в этом тиятре, ежели по-умному зацепиться, перезимовать можно будет.
– Как зацепиться, дурак? – засмеялся Владимир. – Ты что, на сцене играл? Или я?
– Вы и арбузы на пристани грузить тоже не обучались, – спокойно отпарировал Северьян. – А вона как здорово кидали, больше меня денег получали. Чем это актерство тяжельше, скажите? Знай скачи да слова всякие болтай, а тебе еще и хлопают! Даже я смогу.
Спорить с Северьяном было бессмысленно, но вопрос о зимней квартире действительно стоял ребром, и Владимир подумал: почему бы и нет? Вечером они с Северьяном сидели на галерке, смотря «Макбета» и наблюдая за бегающим по сцене Агронским в невероятном балахоне. Северьян, мало понимающий драматичность средневековой пьесы, сначала смеялся, потом заснул, и Владимиру приходилось несколько раз чувствительно толкать его локтем под ребра, чтобы тот не храпел на весь театр. А наутро Владимир уже стоял перед антрепренером Чаевым – невысоким толстеньким человечком с обширной лысиной и нимбом стоящими вокруг нее седыми волосами. Агронский был прав: с такой внешностью антрепренеру играть Карла или Макбета было никак нельзя.
Оказалось, что вчерашняя история с портмоне была уже известна, благодаря Агронскому, всей труппе, и вскоре в тесный, пыльный, заваленный до потолка бутафорскими вещами кабинет антрепренера набилась куча народу. Все дружелюбно рассматривали Владимира, протиснувшийся Агронский тут же перезнакомил его с лохматыми трагиками, толстыми комиками и хихикающими драматическими инженю, Владимир был приглашен в театральную столовую позавтракать с труппой, и Чаев своим неожиданно низким для такой комической фигуры басом пророкотал:
– Выйдете вечером в «Разбойниках»… пока, разумеется, не Карлом. Одним из бродяг. Роль бессловесная, пообживетесь на сцене, а далее видно будет. Может, и Гамлета сыграете!
Владимир усмехнулся, но – согласился. На вечернем спектакле он вместе с другими статистами сидел в живописных лохмотьях на заднике сцены, ожидал появления Роллера, сорвавшегося с виселицы, – Агронского – и с некоторой досадой слушал, как с галерки знакомый голос орет оглушительно:
– Браво, Владимир Дмитрич, ваша милость, браво-о-о!
В дальнейшем ему удалось уговорить Северьяна не голосить хотя бы посреди действия, но на все спектакли Северьян ходил исправно и при необходимости мог один заменить целую клаку. Они сняли полдома на тихой улочке рядом с театром (вторую половину занимал Агронский с женой – хрупкой глазастой инженю) и зиму прожили безбедно. Владимир, никогда не подозревавший в себе таланта, вскоре начал играть значительные роли. Впрочем, это происходило благодаря не столько его сомнительному дарованию, сколько внешности и хотя бы приблизительному знанию классических пьес, которые Владимир, как и все, играл не заучивая, – «под суфлера».
Театральный народ жил весело, бедно и дружно. Более или менее значительные доходы имели только ведущий трагик Агронский и исполнительница первых женских ролей Мария Мерцалова, красавица лет двадцати пяти, темной, степной и смуглой прелести, с черными, влажными глазами и великолепным контральто. В трагических ролях Катерины Кабановой, леди Макбет или Гертруды ей не было равных. Остальные же получали крошечное жалованье, едва сводили концы с концами, кое-как умудрялись платить за квартиру, питались чаем с вареньем (дамы) и водкой с солеными огурцами (мужчины) и щедро делились друг с другом всем, что имели. Владимиру эта жизнь нравилась; тем более что опасения его не сбылись и никто, даже желающие знать все и обо всех молоденькие статистки, не задавал ему вопросов о его прошлом. Здесь это было не принято.
Иногда по вечерам в их маленькую комнатку набивалось довольно большое общество. Сидели, ели, пили, смеялись, спорили об искусстве и расходились порой далеко за полночь. Именно тогда Владимир прочел Агронскому несколько отрывков из своих записей. Тот выслушал внимательно, посмеялся, одобрил и, сказав, что записки эти «весьма занимательны», посоветовал отнести их в газету. Владимиру такая мысль в голову не приходила, но деньги им с Северьяном были нужны. Он последовал совету трагика, и три очерка о крымских босяках и войне, к его удивлению, напечатали в местных «Ведомостях».
Вторым потрясением костромской жизни Владимира было неприкрытое внимание к нему ведущей актрисы театра Мерцаловой. Владимир, искренне восхищаясь яркой красотой и несомненным талантом молодой женщины, все же не был влюблен, но благосклонность актрисы к нему была настолько явной, что о ней уже говорил весь театр. Северьян даже заметил, что «грех такую даму невниманием обижать». Владимир тоже не видел смысла бегать от красивой женщины, и вскоре они с Мерцаловой начали встречаться в дешевой городской гостинице. Вскоре актриса намекнула ему, что они могли бы жить вместе как муж и жена, но Владимир под каким-то предлогом отказался, и второй раз начинать этот разговор Мерцалова не стала.
В репетициях, спектаклях, бенефисах и дивертисментах прошла зима, началась весна с шумным ледоходом на Волге, почернел и осел снег на тротуарах, влажные ветви деревьев покрылись нежными зеленоватыми почками. Северьян уже начал тянуть носом воздух и уверять, что в Крыму теперь «сущий рай начинается», подбивая барина к отправлению в путь. Но Владимир медлил. Во-первых, летом театр отправлялся на гастроли, и Чаев слезно уговаривал их с Северьяном ехать тоже, обещая выход даже последнему: статистов на мужские роли не хватало. Во-вторых, не хотелось оставлять Марию, которой, кажется, и в голову не приходило, что любовник готовится в свою обычную весеннюю дорогу. В-третьих… В-третьих, Владимиру тут просто нравилось. Нравилась дружная жизнь театральных людей, нравились роли, нравился восторженный рев публики по вечерам и для него до сих пор неожиданные крики: «Черменский, браво, браво!» Возможно, он так и остался бы в труппе Чаева и с удовольствием поехал бы с ней на гастроли по провинциальным городам; возможно, он даже женился бы наконец на Мерцаловой – тем более что ее кандидатуру полностью одобрял Северьян.
