На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
— Идите-ка в библиотеку, фройляйн, и там листайте журналы. А тут нужно покупать. Тут все за марки!
Лене почему-то казалось, что она найдет внутри журнала ответы на свои вопросы, рой которых в голове только усилился. Но покупка не принесла ничего нового, кроме кадров с короткими подписями к ним. Эти иллюстрации девушка как когда-то в Розенбурге аккуратно вырезала и придавила стеклом на тумбочке у кровати. Это напомнило Лене о том времени, когда она помогала Иоганну вести хронику жизни Рихарда.
Интересно, показал ли кто-нибудь господину Ханке этот журнал, ведь тот не относился к числу выписываемой по почте периодики? И если он узнал об этой публикации, то кто вырезал ему эти фотографии, где Рихард был снят у своего самолета или в компании летчиков и механиков во время отдыха на базе? Кто вклеил в альбом цветную обложку? Катя? О, ей бы очень хотелось, чтобы Иоганн обратил именно на Катю свое расположение, чтобы он был добр к ней, как был когда-то добр к своему «Воробушку», чтобы защитил от всех нападок и бед, как защищал ее!
Слова на обложке ей не нравились, но их никак было ни замазать карандашом или чернилами, ни вырезать, и Лена оставила все как есть. Пусть они и пугали своим страшным предсказанием. Или давали ей понять, что ее подозрения, вспыхнувшие в душе пышным цветом при взгляде на фотографии с пышного нацистского приема, имели под собой все основания.
Он не написал ей ни строчки с фронта. Да, ее письма перехватывались гестапо, но почему в той стопке не было ни одного его письма? Разве не могло Рихарда встревожить ее долгое молчание? А ведь если бы эти письма были, Ротбауэр прочитал бы ей с огромным удовольствием, наслаждаясь ее эмоциями, как читал ее собственное письмо. Чтобы ударить побольнее. Значит, писем не было. Значит, Рихард вычеркнул ее из жизни, словно ее и не было, как и говорил когда-то. И оставалось только утешать себя, что тому причиной были его собственные принципы и правила, а не навязанная нацистская идеология рейха. Когда-то ей нравилось, что он не изменил себе, а остался верен своим интересам, пусть они и шли вразрез с общепринятыми правилами его страны. Что он стойко держался своих убеждений. И как это было видно сейчас, он остался прежним.
Все те же фразы про родную землю и народ, который он поклялся защищать. Те же слова о верности и чести, которые когда-то так злили ее. Все тот же Рихард в каждом слове коротких фраз, которые вынесли на обложку. «Я солдат своей страны», так он сказал ей когда-то. А потом добавил к этим словам такое страшное для нее сейчас: «Я не смогу простить…»
И все-таки ночами, когда темнота усыпляла логику и строгую рассудительность, внезапно пробуждалось сердце, которое пусть и робко, но все же вселяло в Лену сомнение в том, что разум был абсолютно прав. Она вспоминала другие слова, другие жесты и взгляды. И совершенно другие поступки, которые давали ей надежду на то, что могло быть что-то еще — глубже и серьезнее. Что-то такое, что по-прежнему не отпускало, хотя так было бы проще и легче. Что-то, что тянуло с невыносимой силой разыскать способ и выяснить все еще раз, только навсегда, в открытую, без всяких игр и секретов. Ее сводило с ума это мучительное желание. Раньше, пока Лена была занята поисками, она думала, что станет легче, когда она найдет доказательство того, что Рихард жив, а теперь понимала ясно, что стало только тяжелее.
Она тосковала по нему. Сердцем, душой и телом. Понимание того, что он где-то рядом, дышит с ней одним воздухом, ходит по той же земле, усугубляло стократно эту тоску. А мысль о том, что каждый новый день может отнять его у нее снова, но в этот раз навсегда, буквально убивала. Возможно, она даже и не узнает сейчас об этом — списки павших печатались все реже и реже, чтобы не уронить дух нации неисчислимыми потерями.
Разум убеждал Лену логическими доводами, что, возможно, за его корреспонденцией следят по-прежнему особо, как тогда, в 1943 году, когда ее письма перехватывались на почте. И что, рискнув связаться с Рихардом, она таким образом определенно наведет на свой след ищеек Ротбауэра. Но больше разум пугал ее иными возможными последствиями. Например, что Рихарду она стала совершено безразлична после совершенного предательства. Что он не только не ответит на ее письмо, а наоборот — сам выдаст ее властям, как когда-то грозился при прощании в Розенбурге. Это маленькое, но настолько сильное сомнение давило тяжеленным камнем на сердце, давя на корню его слабые возражения.
Но все же Лена набралась храбрости однажды и перешагнула порог местного управления вермахта с просьбой предоставить ей номер военной почты майора Рихарда фон Ренбек. Все казалось, что вот-вот выйдет из многочисленных дверей человек Ротбауэра, который только и ждал момента, когда кто-то будет наводить справки о Рихарде. Вернет ее снова в тот кошмар, который ей уготовил помеченный шрамом от партизанской пули эсэсовец.
Но это оказалось пустыми страхами. Офицер в приемной никуда не уходил и никого не звал после того, как выслушал ее обращение. Только спросил резко, на каком основании фройлян просит такую информацию, и посоветовал обратиться к родным майора фон Ренбек, если она близкая знакомая, как представилась сейчас. Семья определенно знала номер почты, подчеркнул он холодно. И только она могла решить дать эти сведения кому-то со стороны или нет.
— Фройлян может также написать письмо и передать через отдел пропаганды управления, — в финале разговора с мелькнувшей вдруг неприятной улыбкой на губах посоветовал лейтенант в новенькой форме, которая никогда не сталкивалась с тяжелыми фронтовыми условиями, равно как и ее обладатель. — Вся корреспонденция от поклонниц поступает именно так таким адресатам.
Нет, такой способ Лене точно не подходил, понимая то количество рук, через которое придется пройти такому письму. Оставалось теперь только через Ильзе раздобыть номер почты, но посвящать ее в какие-либо подробности своих отношений с Рихардом Лене не хотелось, чтобы не вызвать лишних вопросов или подозрений.
— Ты выглядишь ужасно, — произнесла на следующий день за обедом Ильзе, какое-то время наблюдая за Леной со стороны. — Словно снова потеряла кого-то. Если бы я не знала, что твой жених погиб, то решила бы, что это случилось сейчас. Что-то случилось с Гизбрехтами? Кристль стало хуже?
— Нет, с ними все хорошо, — поспешила ответить Лена. На миг в ней утвердилась решимость рассказать все Ильзе. Вот уж кто-кто, а она определенно могла раздобыть номер почты Рихарда. Но как объяснить той тогда, зачем она пытается связаться с «Соколом Гитлера», и откуда вообще знает его по своей «легенде»?
— Тогда это девочка, верно? — отвлекла Лену от размышлений следующим вопросом Ильзе. — Как там ее зовут? Лотта? Ты так близко принимаешь всю эту историю с ней, что можно подумать она твой собственный ребенок.
— Не могу иначе, Ильзе. Как подумаю, что где-то есть кто-то из ее родных, кто любит ее и очень страдает из-за неизвестности и разлуки с ней…, — Лена не смогла договорить фразу, снова подумав в этот момент о Рихарде. Тяготится ли он неизвестностью о ее судьбе? Хотел бы он знать, что она жива? И как бы отреагировал на это известие?
— Возможно, у нее были только отец и мать, — пожала плечами Ильзе, доставая сигарету из изящного портсигара. Она окинула быстрым взглядом зал кафе, где они сидели с Леной, убедилась, что рядом нет никого стоящего ее внимания, и следом достала собственную зажигалку на дефицитном бензине, не дожидаясь, пока кельнер подбежит со спичками в кармане фартука.
— И возможно, что отца тоже нет в живых, ведь он по возрасту подходит под призыв. Значит, нет смысла терзать свое сердце и тратить деньги на объявления в пустоту, — цинично заключила она, откидываясь на спинку стула, чтобы не дымить в сторону Лены. — Будь реалисткой, Лена. А все мечты и пустые надежды оставь для печатных строк и радио-лозунгов пропаганды.
Это были смелые и очень опасные слова, и Лена не могла не взглянуть настороженно на Ильзе, когда услышала их, вдруг позабыв обо всем. И та смело выдержала этот взгляд. А потом склонилась к ней ближе и проговорила тихо:
