Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет
Массовка? Для того ли она мучается?
Она отхлебнула сладкий чай с молоком.
Вот так… Хорошо… Спокойно… Закрыть глаза и не открывать… Спать… Спать… Неужели скоро утро?– Отрабатываем этюды на испуг! – Лозинский по обыкновению крепко пристукнул хлыстиком по голенищу сапога. – Сюжет таков: один из вас должен сначала испугаться сам, а потом испугать партнера. Пять минут на размышление!
Зиночка попыталась сосредоточиться. В голове было пусто и гулко. После нынешней бессонной ночи она чуть было не опоздала на занятия, как в первый раз. Влетела в последний момент, поймав быстрый недовольный взгляд Лозинского. «Ну и черт с тобой!» – подумала зло. Если бы сегодня он предложил изобразить спусковую цепь от унитаза или отработать сальто-мортале, она точно ушла бы и никогда – никогда! – не вернулась. Но испуг – это любопытно. Жаль, что в голову ничего не лезет.
– Итак, начнем! – раздался голос Лозинского. – Вот вас, – он указал на кудлатого парня, – вас испугает… испугает… – он обвел взглядом ряд студийцев. – Мадемуазель Ведерникова, пожалуй! Прошу!
Зиночка поднялась и медленно пошла в центр залы.
Парень глядел на нее, глупо улыбаясь широким толстогубым ртом. Она остановилась почти вплотную к нему и, подняв руку, дотронулась до его щеки, чтобы хоть немного протянуть время. Парень замер.
Лозинский почувствовал, как взмокли ладони. Сердце ухнуло вниз и остановилось. Такого острого желания он не испытывал никогда. Если одно ее прикосновение не к нему – к другому! – вызывает такое… то что было бы, если… Он судорожно сжал хлыстик обеими руками, и тот с треском переломился пополам.
Зиночка вела пальцами по лицу партнера. Скользнула вниз вдоль щеки, по шее, пробралась к мочке уха. Внезапно отдернула руку. Лицо ее исказилось от ужаса. Она поднесла руку к глазам.
– Что это? – сказала она. Голос звучал глухо, монотонно и в этой монотонности слышалась смертная тоска и жуть. – Что это? Кровь? У вас… – Она запнулась, словно была не в состоянии преодолеть собственный страх, и подняла на парня помертвевшие глаза. – Кровь? – с трудом закончила она и молниеносным движением поднесла руку к глазам партнера.
Тот в ужасе отшатнулся. Зиночка отступила на шаг и улыбнулась.
Несколько мгновений в ателье царила гробовая тишина.
Но вот кто-то первым хлопнул в ладоши, и зала взорвалась громом аплодисментов.
Лозинский в ошеломлении глядел на Зиночку.
«Актриса! – думал он. – Актриса! Но… Не то! Не то!»
– Тише, господа, тише! – он поднял руку, останавливая аплодисменты, и подошел к Зиночке. – Слова, слова, слова! – со злостью проговорил он, словно мстил ей за свое неосуществленное желание. – Как же вы, позвольте полюбопытствовать, Зинаида Владимировна, собираетесь словами пленять и завоевывать публику? Ведь экран не умеет говорить. Он нем. Вы плохо усвоили уроки. Эмоция – мимика. Чувство – жест. Характер – движение. Вам бы, мадемуазель Ведерникова, поступить на курсы Художественного театра или на подмостки к господину Вахтангову! Болтовня, голубушка, уместна на театральной сцене.
– Болтовня?! – Зиночка вспыхнула, задохнулась, но тут же с видимым усилием взяла себя в руки. – Вам, господин Лозинский, – холодно произнесла она, – более пристало не фильмовые эпизоды режиссировать, в которых участвуют люди, а заниматься дрессурой в цирковом зверинце. С бессловесными тварями куда как легче, к тому же если они еще и безмозглы.
И вылетела из ателье, хлопнув дверью.
Облако пыли взметнулось за ней и осело на пол.Лозинский непроизвольно бросился к двери.
Догнать мерзавку! Схватить! Отхлестать по щекам! За наглость! За хамство! За собственную беспомощность!
Он сделал два шага и резко остановился, будто наткнувшись на стену. Оглянулся.
Три десятка глаз неотрывно следили за ним.
– Прошу, господа, – процедил Лозинский, не разжимая побелевших губ. – Продолжим наши экзерсисы.
– Не обращайте внимания, Алексей Всеволодович, – сказал кудлатый парень, только что разыгравший с Зиночкой сцену испуга. – Она вообще чудная. Не от мира сего. Ей говоришь одно, а она в ответ другое, как будто у нее в голове переводчик на китайский язык. А напугала она меня здорово.Глава одиннадцатая Уральский заводчик
– Надоело, в конце концов, – повторяла Зиночка в десятый раз, шагая по Тверскому бульвару в сторону Никитской.
И дело не в бесконечных ушибах, которые вечером приходится умащивать кремами, не в растяжениях, из-за которых ей кажется, что левая нога стала длиннее правой. Просто ни к какому синематографу эти скачки не ведут. Лозинский корчит из себя директора цирка – так пусть остается со своими дрессированными лошадками и таксами. А слон уходит!
Зиночка плюхнулась на скамью и расхохоталась: слон – это она о себе? Да, потому что только слон занимает весь кадр!
Скандал подействовал освежающе, как после купания в холодной реке: в голове стало звонко и радостно, по телу промчались веселые мурашки. Лететь, петь! Кстати, теперь можно и кувыркнуться! Не на пыльных матрасах в мастерской, а прямо здесь, на полянке в конце бульвара, а приземлиться на Патриарших. В теплом свете желтых фонарей. Под таинственным взглядом летчика с металлическими бровями в бронированном шлеме, который смотрит на прохожих с громадного плаката, занявшего всю стену углового дома. Новое рекламное творение молодого фотографа Ленни Оффеншталь.
Боже, как наконец тихо и спокойно!
Зиночка откинулась на спинку скамьи.
На смену эйфории пришло расслабление. Перед ней простиралась уютная площадь Никитских Ворот, стекавшая одной улицей к консерватории, а двумя другими карабкающаяся к Садовому кольцу. Неожиданно теплый, совсем не зимний вечер, и как хорошо!
Она подложила под голову шаль. Показалось, что тело теряет плотность. Левая рука, кажется, пробралась вниз по Никитской, и вот уже пальцы щекочут бронзового Чайковского, что сидит напротив Большого зала. А правая перебирает безделушки через пару сотен метров отсюда, на одном из арбатских лотков.
Зиночка встрепенулась – кажется, она на несколько секунд провалилась в сон.
«Надо сосредоточиться!» – строго сказала она себе.
И опять рассмеялась в гулкой тишине.
Как просто можно все решить! Она же не крошка-гимназистка, вот и надо вести себя по-взрослому.
План нарисовался сам собой.
Легким движением она поднялась с лавки и помчалась домой.
Наутро она велела горничной купить газету «Экономические новости», внимательно изучила ее и выписала фамилии нескольких коммерсантов, которые отметились на художественных выставках и новомодных спектаклях. Карандаш ее то и дело зависал над блокнотной страницей.
Авантюра или афера? Если авантюра, то привкус романтики только разжигает желание показать Лозинскому, на что она способна, теребит нервы, кружит голову. А если афера? В афере есть что-то неприличное…
