АНДРЕЙ ВАЛЕРЬЕВ - ФОРПОСТ – 3
'А нет. Шевелится!'
Шевелился, как оказалось, не Федя, а припечатанный им Стас.
Маляренко выкинул горлышко за борт.
– Всё, блин, приходится делать самому!
Подбежавшие опричники связали пленника и усадили обоих незадачливых 'захватчиков' в кресла. Стас очухался через десять минут – удар в солнечное сплетение он получил, что называется, 'на грани'. Ещё бы немного и конец.
– Мда. Теперь я понимаю, как этот лось всю эту толпу в руках держал.
Говорить Лужину было тяжело и больно.
Андрюха в отключке провалялся ещё час. Ни тень, ни обливание водой не помогали и Иван всерьёз стал опасаться за его здоровье. А потом качок резко 'ожил'.
– Пацаны, – взгляд взъерошенного и мокрого от обливаний Андрея был очумелым, – пацаны. Что ЭТО было, а?
Ни разу за всю свою жизнь кемеровчанин не был в нокауте.
Испуганного бельгийца с семьёй и собаку загнали в трюм. Пленник очнулся, секунду рассматривал верёвки, а потом взревел как раненый медведь и начал ДВИГАТЬ плечами.
– Держи его!
На Федю насело сразу трое, но это не помогло – могучий мужик рычал и изо всех сил старался освободиться. Глаза его налились кровью, на шее вспухли вены.
– Убьюююю!
Триста килограмм живого веса, висящего на нём, Иванов вообще не замечал – опричников и Франца мотало как тряпичных кукол.
– Ну Федя!
Маляренко подошёл сзади и снова от души приложил дубинкой по затылку легионера.
– Стас. Спеленай его по уму. До дома уж немного осталось.
– По глазам вижу две вещи. Прежде всего: 'Я тебя убью!', так? Так.
Ваня улыбнулся и похлопал по щеке Иванова. Тот дёрнулся и замычал. Кляп Стас поставил качественно.
– А во-вторых: 'За что?' и 'Почему?', так?
Федя в последний раз дёрнулся и затих. По щекам его текли слёзы.
– Вот ты сидишь тут сейчас передо мной и думаешь 'предательство', 'лицемерие'…
Иван говорил тихо-тихо. Никто из экипажа не знал, о чём они разговаривают. Это был очень личный разговор двух вожаков, который никто другой не должен был слышать.
– А я тебе одну историю хочу рассказать. Не очень длинную. Ты послушаешь её и всё поймёшь.
Маляренко посмотрел на берег. До родного затона оставалось плыть ещё час.
– Вот слушай. Я расскажу тебе историю про одну маленькую девочку.
Жила-была маленькая девочка. У неё были папа и мама. Однажды она с друзьями поехала в другой город, на экскурсию в музей, но автобус, на котором она ехала, пропал. И попала эта девочка вместе с другими детками в пустыню. Многие там болели и умирали. Девочке было очень-очень страшно, она голодала и часто плакала. А потом эту девочку нашёл один дядя и забрал её к себе жить. Сказал, что теперь она будет его дочка и он будет её любить и беречь. И стали они жить-поживать на берегу самого синего в мире моря. И всё в той семье, где жила эта маленькая девочка было хорошо. Понимаешь, какая чудесная история?
Федя кивнул.
Грудь снова заболела, как тогда, после удара. Дышать становилось всё больнее и больнее. Иван через силу улыбнулся. Одними губами.
– Орать не будешь?
Федя помотал головой и Ваня вытащил кляп.
– А потом эта девочка пошла купаться на море. Она очень любила плавать. А потом, из этого моря приплыл большой корабль. Такой… двойной…
Глаза Феди расширились, в них начал разгораться огонёк понимания.
– И нехорошие дяди с этого корабля сделали с этой маленькой девочкой нехорошие вещи, а потом сломали её тоненькую шейку. Просто так. Чтобы она не кричала от боли.
Голос у Вани становился всё тише и тише. Каждый вдох давался с болью. Перед глазами замелькали зелёные мошки.
Федя отвернулся и глухо спросил.
– Диаб?
– Да. Диаб. 'Вот такой классный мужик и моя правая рука', Федя. ТВОИ люди, которых организовал и послал ТЫ, сделали это.
Они убили моего ребёнка, Федя.
А потом они напали на мой дом. Я их всех убил. До единого. Кроме одного. Тебя. Потому что я не знал о тебе. А сейчас знаю. Я тебя поймал. За язык.
Ни злости, ни ненависти Маляренко не чувствовал. Он еле слышно шептал на ухо пленнику, глядя на дюну, тянувшуюся по правому борту.
'А когда-то я по ней шёл. От парковки Деда. Как давно это было'
– Говорить о том, что я НЕ давал этим чуркам распоряжения убивать и грабить, бесполезно?
– Точно.
– И рассчитывать я ни на что не могу?
Федя был спокоен, как удав.
– Не-а. Это не правосудие, Федя. Это месть. Я привезу тебя в свой посёлок и как главного пирата просто вздёрну на мачте твоего пиратского корабля.
Маляренко заколотил кляп на своё место и пошёл в рубку.
– Франц, ходу давай!
Он шёл абсолютно спокойно, не пытаясь вырваться. Люди молча расступались перед ним и так же молча собирались за его спиной. Кемеровчанин деловито суетился на катамаране, пристраивая возле мачты, с которой свисала короткая верёвка с петлёй, бочонок.
На казнь того, кто направил сюда пиратов пришли все мужчины посёлка и несколько женщин. Детей отправили по домам, а беременные не пришли сами.
Иван Андреевич Маляренко сидел на борту катамарана и смотрел на всю эту суету с полным безразличием. На душе было пусто и мерзко. Если бы не эти негры, этот человек стал бы ему лепшим другом. Не подчинённым, а именно другом. Иван это чувствовал. Нет. Он это знал.
Андрей нацепил на шею Феди 'галстук' и затянул его. Как и полагается.
'Откуда он эти узлы знает?'
– Погоди. Вынь кляп. Пусть скажет.
Федя подвигал, разминая, челюсть, отвернулся от Ивана, развернувшись лицом к толпе, стоявшей на пляже.
– Я бы поклонился вам, люди. Да петля не даёт…
'Красиво говорит'
– … попросить прощения хочу, за всё что сделал. Хотя, по совести говоря, извиняться мне не за что. А тебе, Иван, вот что сказать хочу…
Андрей стоял, поставив ногу на край бочонка, готовый толкнуть его в любую секунду.
– … я ни в Иисуса не верю, ни в Аллаха. Ни во что я не верю, так уж получилось. Одно я знаю точно – кто-то или что-то ЕСТЬ. Оно за нами смотрит и всё запоминает. И за все наши дела с нас потом спросят. Не знаю кто и где, но спросят. И с тебя, Иван, тоже.
Маляренко встал, подошёл к бочке и отодвинул Андрея подальше.
– Я знаю Фархад Викторович, я знаю.
И сильным толчком вышиб бочонок из под ног Иванова.
Глава 14.
– Семёныч, тебе дома строить не надоело?
Бородатый завхоз резко замолчал. Вопрос шефа поставил его в тупик. Да чего там в тупик – завхозу на секунду стало так страшно, что обмерло сердце.
'Не надо!'
– Ну…
Растерянность и страх отчётливо проступили на лице гостя.
